Борис Носик: С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом

«Мы переживаем чудо! Русский народ с утра сегодняшнего дня отказался от водки. Россия свободна! Все люди на улице чувствуют себя братьями, обнимаются и целуются, как на Пасхе. Поздравляют друг друга с великой, бескровной русской революцией!»

Маргарита рванулась в Россию, но путь был закрыт — шла война. В конце концов, художнице удалось попасть в поезд с русскими социалистами, которых немецкое командование решило пропустить в Россию для подрыва русского фронта. В первом поезде этой «пятой колонны» и был «пломбированный вагон» с главными подрывниками и самим Лениным. Но что могла понимать во всем этом зацикленная на своем душевном благополучии поклонница Штейнера? Позднее она, впрочем, объяснила в своих мемуарах (в связи с рассказом о мясном супе, приносимом в их вагон добрыми немецкими солдатами):

«О всемирно-историческом значении этого поезда и той причине, по которой Людендорф допустил возможность подобного передвижения, я не имела тогда ни малейшего понятия. Я не знала, что с первым таким поездом отправились в Россию Ленин и другие коммунистические лидеры. С нашим поездом ехали отставшие с семьями, как правило, грязные, нервные и заносчивые люди: это было как бы прелюдией к предстоящим событиям».

Путешествие на родину было долгим и невеселым. Бедную женщину неоднократно обкрадывали в дороге, с огромным трудом она добралась в Москву:

«Бледные и измученные, оборванные люди стояли на улицах в длинных очередях у магазинов. Ожесточенные, даже преисполненные ненавистью лица. Таких злых лиц я никогда не видела в России — словно все, что прежде униженно и подавленно пряталось по подвалам, вышло теперь на свет».

Это было только началом… Она пережила в России страшных пять лет (до 1922 г., когда ей удалось выехать за границу «на лечение»). У нее осталось самое светлое воспоминание об этих годах: она впервые была тогда занята и «востребована», ей впервые пришлось искать крышу над головой и зарабатывать на хлеб (на пайку хлеба). Она работала секретаршей в большевистском Пролеткульте (хотя была уверена, что «большевизм, такой чуждый русскому народу, удержится лишь недолгий промежуток»), потом она трудилась на какой-то мелкой должности в театральном отделе и в «школе для гениальных детей». Она встречалась с замечательными людьми (вроде князя С. Волконского или Андрея Белого, которым тоже впервые пришлось отрабатывать свою пайку), бывала на совещаниях у возглавлявшей русские театральные дела сестры Троцкого мадам Каменевой, имевшей родовспомогальный опыт и даже акушерское образование. Пришлось бедной Маргарите и доходить в больничной тифозной палате («мы лежали на носилках в снегу перед величественным зданием в стиле барокко эпохи Павла I»), и голодать, и хоронить близких… Довелось ей также (все за ту же пайку и крышу над головой) рисовать по фоткам портрет самого товарища Ленина, о котором она знала не слишком много:

«Бруни, знавший его, описал мне его краски: свежий теплый тон его лица… абстрактный интеллект в сочетании с высокой энергией… чувства, середины ему не хватало… Он стремился осуществить абстрактный идеал. Террор тоже был для него абстракцией».

Что касается красного террора, то он, похоже, не сильно занимал художницу, все же слышавшую по ночам расстрельную пальбу. Безграмотные партячейки, мешавшие работать, и комиссар-террористка, собиравшая на нее кляузы, тоже не смущали душевный покой Маргариты. Зато ее до слез трогала солидарность собратьев-антропософов, помогших ей уцелеть. И главное — представилась возможность передавать уроки Учителя и его жены-актрисы на собраниях Антропософского общества.

Антропософское общество открылось в Москве 20 апреля 1913 г. в день заложения краеугольного камня дорнахского Гетеанума. К антропософии тянулись люди самые что ни есть «культурные» (Белый, Волошин, Вяч. Иванов…). Даже сам Бердяев… позднее, впрочем, изведав во «внутренней» лубянской тюрьме «эти страхи, соприродные душе», православный писатель Бердяев стал осторожнее относиться к тогдашней «моде на мистику» и в своем «Смысле творчества» уже упоминал о ней вполне иронично:

«В нашу эпоху есть не только подлинное возрождение мистики, но и фальшивая мода на мистику… мистика делается достоянием литературщины и легко сбивается на мистификацию. Быть немного мистиком ныне считается признаком утонченной культурности, как недавно еще считалось признаком отсталости и варварства».