Иван Папуловский - А жизнь одна...

— Коньячку? — спросил я, направляясь к бару.

— Знаешь… не хочу. Да ты не хлопочи! — прикрикнул он. — На свежую голову легче беседовать.

Он вновь принялся вспоминать подробности своей вчерашней встречи на берегу Нарвского водохранилища. Как представился ему вместо разлившегося просторно искусственного моря стоявший тут когда-то смешанный лиственно-хвойный лес, а за ним — переправа в Усть-Жердянке, вытянутый по болотам, лесам и кустарникам к северо-западу наш Аувереский плацдарм. И круглосуточные вздохи орудий разных калибров, вспыхивавший то здесь то там треск пулеметов и автоматов, частые шлепки вражеских мин.

— Почти всю войну мы просидели с тобою в болотах — на Волхове, у Ладоги, за Наровой, даже на Карельском перешейке, — раздумчиво говорил Саша, или Александр Алексеевич, — большой министерский начальник все-таки. — Сколько наших друзей пало в этих болотах, сколько деревьев, кустарников мы погубили, вытаскивая из трясин застрявшие танки, как только не ругали эти болота. Только после войны я узнал, что очень нужны они в природе, нельзя бездумно их повсеместно осушать — нарушается экологическое равновесие… Вот и на плацдарме за Наровой крестили эти болота почем зря, а они, может, помогали нам справиться с напиравшими фашистами.

— Ты хочешь гимн болоту сказать? — подзадорил я друга. И положил перед ним пятый номер «Таллина» за восемьдесят третий год. — В фильме эстонского кинорежиссера Рейна Марана говорится вот это…

Саша прочел вслух:

— Верно сказано. Верно. Только гимн болоту я вычитал у Межирова, кажется, точно не помню…

Саша помолчал, рассматривая снимки, потом начал подтрунивать над собой:

— Ты бы видел, как огорчился я, что эта молодежная компания с Айваром во главе нарушила мое одиночество на берегу Нарвского моря. Ну как же — помешали старому человеку предаваться воспоминаниям о его боевой юности, мечтать о близкой встрече с сыном друга! Не хотел дожидаться его возвращения в Ригу — поехал искать… а тут какие-то юнцы вторглись в мои пределы. Правда, местечко-то я выбрал уютное — мимо не пройдешь, не проедешь. Не подал виду, что недоволен… И вот о чем теперь думаю. Все-таки напрасно мы иногда сторонимся нашей молодежи. Они, конечно, другие, чем были мы в их годы. Так и время другое. Развитой социализм построили, сплошная высокая грамотность, эрудиция. Ловлю себя на том, что боюсь сплоховать перед ними, перед их знаниями, перед их прямолинейностью. А вот заговорил вчера — обыкновенные хорошие ребята, без комплексов, сын Роби уже в институте преподает, а девушка и два других парня перешли на третий курс, планируют в будущем году поехать со стройотрядом в Тюменскую область — возводить нефтегазовые предприятия. Там болот побольше нашего, а не пугаются ребята, не пугаются, понимаешь?..

Нет, не изменили моего друга Заречного минувшие четыре десятилетия. Даже интонация сохранилась: «Не пугаются, понимаешь?..» Когда отделение автоматчиков Роби Тислера разместилось на оставшихся двух «тридцатьчетверках» нашего взвода — там, под Синявином, Саша подошел к моему открытому водительскому люку:

— Ты видел? По-хозяйски как уселись! Понимаешь?

Он всегда, сколько я помню, восхищался автоматчиками-десантниками, располагавшимися перед боем на броне наших танков. Ведь гитлеровцы откроют ураганный огонь по танкам из всех видов оружия, мы, танкисты, все-таки за толстой броней, а стрелки открыты любой шальной пуле, любому осколку. В этом Заречный усматривал даже какую-то несправедливость. Пока командир роты автоматчиков однажды, услышав его, не сказал:

— Э, танкист, ты за нас не переживай. Чуть что — мы уже на земле, окопчик сварганим, а ты пока развернешься на виду у всего света, под огнем пушек и минометов… Хорошо, если успеешь выскочить из горящей машины.

И то верно. Многие, особенно раненые и контуженые, не успевали. Это нам с Сашей повезло, мы под Чудовом успели и под Синявином тоже. И похоронки на нас обоих еще в сорок втором дома получили, а мы по сей день скрипим, ветеранами войны считаемся, каждый год девятого мая в именинниках ходим.

Узнав, что перед ними старый солдат Великой Отечественной, да еще боевой друг Роби Тислера, ребята сразу как-то помягчели, сбросили с себя браваду, заговорили нормальным языком. И тон задавала девушка — Регина. Задорная, пытливая, она показалась Заречному душой этой маленькой компании. Хотя лидерство Айвара Тислера не подвергалось сомнению: он — преподаватель, они — студенты.