Ян Пробштейн - Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

Во времена Некрасова Тютчев считался второстепенным поэтом [20] Некрасов, восторгавшийся Тютчевым, включил его тем не менее в труд, озаглавленный «Русские второстепенные поэты». Собр. соч. в 8 т., т. 7, М., 1967. . Несмотря на стремление Аксакова «вписать» Тютчева в пушкинскую традицию, это ему не очень удаётся, что выявил Тынянов в работе «Пушкин и Тютчев» и, хотя Ю. М. Лотман не согласился с выводами Тынянова [21] Ср. Лотман Ю. М. «Поэтический мир Тютчева». // О поэтах и поэзии. — Санкт-Петербург: Искусство-СПБ, 1996, сс. 566–567. , неоспоримо все же, что признав Хомякова и Шывырева, Пушкин почувствовал в Тютчеве нечто неблизкое, если не чуждое, озаглавив, как известно, подборку последнего «Стихи, присланные из Германии», подчеркнув тем самым не только близость Тютчева немецкой поэзии и философии, но чуждость той традиции, которую представлял сам. Полемичный Розанов, которого волновало лишь содержание, а не форма стиха, утверждал, что Пушкин «обращен к прошлому» [22] Розанов В. В. Вечно печальная дуэль. // Мысли о литературе. — М.: Современник, 1989. С. 221. и завершает традицию, а новая поэзия начинается именно с Лермонтова [23] Там же, с. 200–221. . Неоспоримо то, что Лермонтов, Тютчев, Фет, не говоря уже о Бенедиктове, Шевыреве, Хомякове и Раиче — это отход от пушкинской традиции. Аксаков прочел Тютчева сквозь призму славянофильства, а Юрий Айхенвальд, хотя и читал труд Вл. Соловьева, которым восторгался, не разглядел в поэте метафизического и экзистенциального отношения к бытию и прочел его дуализм, словно Тютчев — символист средней руки, то есть «робкое дитя мира», страшащееся хаоса и преисполненное мистического ужаса перед ночью — и дуализм, и ужас у Тютчева были, но то был ужас не мистический и даже не ницшеанский, и не вполне романтический, как пытается доказать советский критик Маймин, не показавший, в отличие от Тынянова, какова природа тютчевского романтизма, принадлежавшего «к сложному типу романтиков; использовав тематику романтизма, он в гораздо большей мере относится к классикам по своим приемам» [24] Тынянов Ю. «Тютчев и Гейне» и, особенно, впервые в 1977 г. опубликованную одноименную работу в приложении к книге Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 37, 380. , тяготевшего к старшим немецким романтикам и к Шеллингу, и чем Тютчев отличается от Жуковского или Лермонтова [25] Ср. Маймин Е. Философская лирика Тютчева// О русском романтизме. М.: Просвещение, 1975. С. 177–178. . Ночь у Тютчева, по Маймину, «величественна и трагедийна», а тютчевскую «тоску» он склонен читать только в романтическом ключе. Неоспоримо, что элемент романтики присутствует и у Тютчева, как у любого одухотворенного поэта, но у символиста Блока или у акмеиста Гумилева романтизм выражен едва ли не сильнее, чем у Тютчева. Прежде чем причислять Тютчева к романтикам, следовало бы определить доминанту его мироощущения и творчества, не отбрасывая ни античную, ни немецкую философию. Бесспорно, первый наиболее значительный труд о творчестве Тютчева принадлежит перу Вл. Соловьева, который первым заметил, что в поэзии Тютчева нет границы между живой и неживой природой, между природой и душой человека. Именно это качество поэтического мышления Тютчева позволило ему проникнуть вглубь бытия, увидеть, как «хаос шевелится», проникнуть в него, если не «захватить тёмный корень бытия», чего, по мнению Соловьева не удалось сделать даже Гете, который «не хотел смущать своего олимпийского спокойствия» [26] Ср. Соловьев Вл. Поэзия Тютчева. // Литературная критика. М.: Современник, 1990, с. 112. . Соловьев трактует хаос только как «отрицательную беспредельность», как «безобразие», как необходимое зло и видит спасение в христианской вере, которая парадоксальным образом заставила Россию подавить польское восстание, утопив Польшу в крови ради «единства, основанного на духовных началах» [27] Там же, с. 120. . Когда большой поэт является в то же время политиком и идеологом, есть большой соблазн трактовать его творчество тенденциозно, особенно, когда на это подвигают и собственные политические, идеологические, как у Аксакова, или религиозные, как у В. Соловьева, идеи. Причем сам Соловьев, а за ним и Тынянов, заметили, что «для Тютчева Россия была не столько предметом любви, сколько веры» [28] Там же, с. 118. , что любил Россию он «странною любовью» и тосковал по южной Германии так же, как Гейне по Италии. Тынянов полагает, что именно о славянофилах тютчевской формации думал Розанов, когда писал: «славянофилы так страстно тянутся прикоснуться к родному, так глубоко понимают его и так высоко ценят, что уже безвозвратно порвали жизненную связь с ним…» [29] Розанов В. В. Литературные изгнанники. М.: Аграф, 2000. С. 37. . Следует заметить, что Розанов имел в виду, конечно, прежде всего Страхова. Несмотря на это, а также на оговорки С. Аксакова, писавшего об отчужденности Тютчева от мира русской деревни в его биографии, на письмо Вяземского Жуковскому от 20 июля 1847 г., где сказано, что Тютчев «…просится охотно в русословы, а сам только и дышит и движется, что западом. Для него день без прочтения иностранных газет — день пропащий», письма самого Тютчева Эрнестине Федоровне от 13 апреля 1854 г. и от 6 июня 1858 г.: «Я только что расстался с обществом очень умных и многоречивых людей, собравшихся у Хомякова. Это все повторение одного и того же» [30] Цит. по Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева. // О поэтах и поэзии. — Санкт-Петербург: Искусство-СПБ, 1996. С. 578. , наконец, несмотря на статью «Поэтический мир Тютчева» Ю. М. Лотмана [31] Там же. С. 578–579. , В. Кожинов в своей новой биографии пытается подчеркнуть славянофильские взгляды Тютчева [32] Кожинов Вадим. Тютчев. //Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвардия, 2009. .