Ангел Богданович: А. П. Чехов – талант мертвой полосы

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( )

Бываютъ таланты двоякого рода – дѣйственные и созерцательные. Первые задаютъ тонъ жизни, такъ или иначе руководятъ ею, создаютъ направленія въ литературѣ, вызываютъ послѣдователей и подражателей. Они ищутъ новыхъ путей, если жизнь вдругъ замкнулась, ушла въ глубь, въ которую они вдумываются и проникаютъ. Если ихъ даже захватитъ мертвая полоса общественной жизни, когда надъ всѣми преобладаетъ сумеречное настроеніе и ни одного яркаго пятна не выдѣляется на общей сѣрой картинѣ, – дѣйственные таланты сами выступаютъ особенно ярко и внушительно, неотразимо привлекая къ себѣ всѣ сердца, какъ одинокіе яркіе свѣточи, разгоняющіе тьму и ободрительно дѣйствующіе на усталыхъ, потерявшихъ надежду путниковъ.

Но есть таланты и иного рода, пожалуй, не уступающіе по внѣшней силѣ и блеску, только какіе-то мертвые. Въ нихъ нѣтъ творческаго начала, которое въ себѣ самомъ находитъ источникъ жизни и дѣлится имъ съ окружающими. Таланты такого рода, какъ превосходно отшлифованные зеркала, великолѣпно отражаютъ жизнь, но лишь въ одной плоскости. Лучъ свѣта, упавшій на такое зеркало, отразится правильнымъ и ослѣпительнымъ пучкомъ, такъ что глазамъ больно. Только въ немъ нѣтъ игры, разнообразія, – онъ одноцвѣтенъ, и при самыхъ различныхъ положеніяхъ остается все тотъ же.

Талантъ г-на Чехова до извѣстной степени напоминаетъ намъ такое же зеркало, въ которомъ съ удивительной правдой отразилась преобладающая сторона общественной жизни послѣднихъ годовъ. Сумеречное, хмурое настроеніе этой жизни нашло въ немъ лучшаго своего выразителя. Какъ художникъ, г. Чеховъ несравненно умѣетъ живописать все, что видитъ, и эта его особенность, подкупающе дѣйствующая еще въ раннихъ его произведеніяхъ, какъ «Пестрые разсказы», остается неизмѣнной. Но онъ напоминаетъ близорукаго художника, который не можетъ охватить всей картины, и потому центра въ ней нѣтъ, перспектива невѣрна, и въ общемъ, при всей сложности, его большія произведенія всегда страдаютъ однообразіемъ. Масса деталей, превосходно выписанныхъ, и нѣтъ чего-то объединяющаго, что придавало бы всему опредѣленность и ясность. Очень характерной въ этомъ отношеніи является его «Степь», первое большое произведеніе, съ которымъ выступилъ г. Чеховъ послѣ ряда превосходныхъ миніатюръ. «Степь», въ сущности, не что иное, какъ рядъ такихъ же отдѣльныхъ маленькихъ картинокъ, своего рода шедевровъ по яркости красокъ и тщательности отдѣлки, но всѣ онѣ не слагаются въ одно стройное цѣлое, которое художникъ осмыслилъ бы идеей, обобщилъ, представилъ бы зрителю подъ опредѣленнымъ угломъ зрѣнія. Читая подъ-рядъ произведенія г. Чехова, выносишь такое впечатлѣніе, что для автора вся жизнь представляется какой-то степью, въ которой живутъ люди безъ цѣли, безъ желаній, безъ страстей. На всемъ лежитъ отпечатокъ великой тоски существованія, не согрѣтаго ни любовью, ни ненавистью, не возбужденнаго борьбой, хотя бы и ничтожной по существу. Тоска и усталость томятъ его виднѣйшихъ героевъ, какъ, напримѣръ, стараго знаменитаго ученаго профессора, или его Иванова (въ драмѣ того же названія). Къ полному собранію своихъ произведеній г. Чеховъ могъ бы взять эпиграфомъ безотрадное четверостишье Пушкина:

Это не та «великая грусть», на которую иностранная критика указываетъ, какъ на отличительную черту въ душѣ русскихъ писателей. А именно тоска жизни, taedium vitae римлянъ временъ имперіи, потерявшихъ смыслъ существованія.

Преобладавшее въ 80-тые годы унылое настроеніе отравило г. Чехова, который не совладалъ съ нимъ, отдался ему всецѣло во власть и замеръ въ немъ. Въ самыхъ послѣднихъ его произведеніяхъ это настроеніе, повидимому, даже усилилось. Его «Печенѣгъ», разсказъ, появившійся въ одномъ изъ октябрьскихъ номеровъ «Рус. Вѣдомостей», производитъ впечатлѣніе безысходнаго мрака. Герой разсказа, уѣзжая со станціи, гдѣ въ ожиданіи лошадей его удручали и хозяинъ, и его жена, и вся окружающая обстановка, бросаетъ имъ на прощаніе: «Вы всѣ мнѣ надоѣли». Этотъ небольшой, превосходно написанный очеркъ, производитъ впечатлѣніе именно такого вырвавшагося изъ души вопля замученнаго жизнью человѣка, котораго ничто-ничто уже не можетъ заинтересовать, увлечь, возбудить. Все и всѣ надоѣли своей мелочностью, низостью, безсознательной жестокостью и, главное, ненужностью своего существованія.