Ангел Богданович - А. П. Чехов – талант мертвой полосы

То же самое, хотя не столь сконцентрированное, чувствуется въ большой повѣсти «Моя жизнь», разсказъ провинціала. Повѣсть издана въ одномъ томикѣ съ «Мужиками», и критики, накинувшіеся на г. Чехова за сугубо-мрачный взглядъ его на деревню, могутъ утѣшиться, такъ какъ взгляды автора на городъ, выраженные въ «Моей жизни», еще безотраднѣе. Въ деревнѣ г. Чеховъ указалъ на ея некультурность, невѣжество, дикость нравовъ, но ни однимъ словомъ не попрекнулъ мужиковъ, что они заѣдаютъ чужую жизнь, высасываютъ соки у другихъ. Не то въ городѣ, какъ онъ представляется его герою, молодому человѣку, одному изъ тѣхъ неудачниковъ, которыхъ такъ много можно встрѣтить въ любомъ провинціальномъ городкѣ. Его образованіе жалкое, обрывочное. Систематическаго курса онъ не могъ одолѣть, такъ какъ всѣмъ существомъ понималъ ненужность, непригодность мертвящей схоластики, составляющей по нынѣ суть нашей средней школы. Канцелярская работа, къ которой его принуждаютъ ради добыванія куска хлѣба, еще болѣе противна, такъ какъ ея безсмысленная сторона только и открыта ему. «Въ гимназіи у меня было непобѣдимое отвращеніе къ греческому языку, такъ что меня должны были взять изъ четвертаго класса. Долго ходили репетиторы и приготовляли въ пятый классъ, потомъ я служилъ по различнымъ вѣдомствамъ, проводя большую часть дня совершенно праздно, и мнѣ говорили, что это – умственный трудъ; моя дѣятельность въ сферѣ учебной и служебной не требовала ни напряженія ума, ни таланта, ни личныхъ способностей, ни творческаго подъема духа: она была машиной». Оглядываясь на жизнь другихъ, онъ видитъ ту же машинную работу, съ нехорошей подкладкой эксплуатаціи чужого труда. «Я не любилъ и не понималъ этихъ людей», говоритъ онъ. Они были ему скучны, чужды и даже гадки.

«Я не понималъ, для чего и чѣмъ живутъ всѣ эти шестьдесятъ пять тысячъ людей. Я зналъ, что Кимры добываютъ себѣ пропитаніе сапогами, что Тула дѣлаетъ самовары и ружья, что Одесса портовый городъ, но что такое нашъ городъ и что онъ дѣлаетъ – я не зналъ. Большая Дворянская и еще двѣ улицы почище жили на готовые капиталы и на жалованье, получаемое чиновниками изъ казны; но чѣмъ жили остальныя восемь улицъ, которыя тянулись параллельно версты на три и исчезали за холмомъ, – это для меня было всегда непостижимой загадкой. И какъ жили эти люди, стыдно сказать! Ни сада, ни театра, ни порядочнаго оркестра; городская и клубная библіотеки посѣщались только евреями подростками, такъ что журналы и новыя книги по мѣсяцамъ лежали неразрѣзанными; богатые и интеллигентные спали въ душныхъ, тѣсныхъ спальняхъ, на деревянныхъ кроватяхъ съ клопами, дѣтей держали въ отвратительно грязныхъ помѣщеніяхъ, называемыхъ дѣтскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали въ кухнѣ на полу и укрывались лохмотьями».

Такова внѣшность «города», и приходится признать, что въ ней собрано много вѣрныхъ черточекъ, хорошо знакомыхъ всякому, кому случалось подолгу жить въ провинціи. Огромное большинство русскихъ городовъ возникло и существуетъ неизвѣстно какъ и неизвѣстно для чего. Когда-то просто административные центры, они и теперь держатся только этимъ, жизнь ихъ обходитъ, выбирая русло для себя по условіямъ, ничего общаго не имѣющимъ съ административными требованіями. Внѣшняя культура этихъ городовъ только жалкій покровъ, подъ которымъ скрыта примитивность нравовъ русскаго городского обывателя, развѣ на одну ступень стоящаго выше мужика. Не лучше обстоитъ дѣло и съ сущностію этой жизни, какъ ее рисуетъ герой, устами котораго, очевидно, говоритъ авторъ.

«Во всемъ городѣ я не зналъ ни одного честнаго человѣка. Мой отецъ бралъ взятки и воображалъ, что это ему даютъ изъ уваженія къ его душевнымъ качествамъ; гимназисты, чтобы переходить изъ класса въ классъ, поступали на хлѣба къ своимъ учителямъ, и эти брали съ нихъ большія деньги; жена воинскаго начальника во время набора брала съ рекрутовъ; во время набора брали и врачи, а городовой врачъ и ветеринаръ обложили налогомъ мясные лавки и трактиры; въ уѣздномъ училищѣ торговали свидѣтельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали съ подчиненныхъ причтовъ и церковныхъ старостъ; въ городской, мѣщанской, во врачебной и во всѣхъ прочихъ управахъ каждому просителю кричали во слѣдъ: «благодарить надо!» – и проситель возвращался, чтобы дать 30–40 к. А тѣ, которые взятокъ не брали, какъ чины судебнаго вѣдомства, были надменны, подавали два пальца, отличались холодностью и узостью сужденій, играли много въ карты, много пили, женились на богатыхъ и, несомнѣнно, имѣли на среду вредное, развращающее вліяніе. Лишь отъ однѣхъ дѣвушекъ вѣяло нравственною чистотой; у большинства изъ нихъ были высокія стремленія, честныя, чистыя души; но онѣ не понимали жизни и вѣрили, что взятки даются изъ уваженія къ душевнымъ качествамъ, и, выйдя замужъ, скоро старились, опускались и безнадежно тонули въ тинѣ пошлаго, мѣщанскаго существованія».