Коллектив авторов - Артикль. №5 (37)

Та девочка, которая ему нравилась, перешла в другую школу, родители переехали в другой район или разошлись, что ли. Неизвестно. Глеб потом Крешу говорил, что встретил ее случайно в кино, назвал «сладкой сучкой», не объясняя. Он был развит не по годам этот Глеб, учил испанский дома с учителем, знал про сурового мистика Вагнера, почитал Пазолини, поклонялся Ницше. И вообще. Мать его была психиатром, женщина с жуткими глазами, Креш однажды увидел ее и испугался, маленький был, несмышленый, но с интуицией.

Креш слышал, что сейчас Глеб зарабатывал на хлеб насущный, считая чужие деньги в Рабочем банке. Здесь неподалеку, но никак было до него Крешу не добраться. Да и не очень-то и хотелось.

В черной, как бы лаковой луже у пешеходной дорожки отражался качавшийся фонарь, висевший возле светофора над дорогой. Машины двигались нервозно из-за мокрого асфальта дороги. Из окна, проехавшей совсем рядом с Крешем «тойоты» вылетел окурок и упал за его спиной оземь. Народ ехал гулять, выпивать и ужинать, время активного отдыха и насыщения. Тугая девка в широкой короткой юбке прошла мимо Креша, ожидавшего зеленый свет, с презрительным и надменным видом. Плоское желтое в свете вечера лицо ее без морщин и краски демонстрировало независимость и превосходство. Креш знал, чего стоило все это выражение женского лица, и не повернул головы вслед ее подвижным ягодицам и нежной спине. Он знал про женщин кое-что секретное, им самим неизвестное. Бежево-розовая полная нога девки стоила внимания и более того. Но проехали, Креш ее уже пропустил, забыл. Женщина Креша была в библиотеке, он в этом и в ней был уверен. Никакие подозрения по поводу женщины его не посещали. Он был спокоен и тих, ехал на любимую работу к своей замоченной раньше чечевице, порубленным, отмытым и вычищенным помощником бычьим хвостам, сирийской фасоли, марсельскому рыбному супу, к рукастому подручному, по имени Рами, которого Креш в полголоса, так как он обижался на европейские имена, называл Рахмонес, к негромким звукам блюза из зала и так далее.

В ресторан он зашел с заднего хода, пройдя по диагонали через дворик с мусорными ящиками и котами по углам. Самокат пристегнул к столбу возле внимательного охранника Семена у главного входа. Семен этот, по слухам, был офицером русской полиции, так называемого ОМОНа или АМАНа, как называли его с веселым почтением и Таль и Креш, которые сами служили когда-то в этом самом израильском АМАНе, что совсем не то же, что ОМОН, ничего схожего, только согласные буквы повторяются. Но службу Сема нес справно, ни с кем не конфликтовал, Таля почитал, Креша уважал, на людей смотрел снисходительно, он знал про них непозволительно много. По почкам никого не бил, и не думал даже, зачем, когда и так можно, по-человечески, завести руку за спину и нагнуть к земле по мере надобности. Но надобности и не было. С ним не связывались даже самые крутые шпанюги: во первых от него исходила волна жестокого, уверенного и цепкого дяди, от которого не отцепиться ни за что – неизлечимая хватка русских милиционеров, во-вторых, за ним был Таль, человек взрывной, не думающий о правилах и очень опасный, несмотря на фамилию, как у большого неисправимого хнуна, ну, и потом заторможенный, как бы скованный, Креш, с которым никто и никогда не цеплялся после известного случая, потому что себе дороже. Все здесь близко, все известно про всех, кроме того, что неизвестно. В общем, та еще была «тройка убийц в белых халатах», как с удовольствием говорил Сема, медленно выпивая из тяжелого тайваньского стакана белого паскудства, как он называл его сам, по окончании напряженного рабочего дня. Исключительно шведской водкой баловал его Таль, что говорить. И хоть можно было иногда здесь присесть на службе, не то, что на родине, все стоя и всухомятку, не в коня корм, бегом к язве. А уже ведь и не молод.

Домой Сема шел пешком, ему было недалеко, с удовольствием вдыхая свежий и душный запах, исходивший от мокрых кустов мирта. По правую руку была автостоянка, где работал его знакомый еще по Союзу, но которого Таль не взял к себе, по неясным причинам, не пришелся. Проницательности Таля Сема удивлялся, потому что знакомый этот был с гнильцой. У Семы не спрашивали, но гниль от этого никуда не делась, человек был так себе, хотя на вид бравый, крепкий, справный. Но нервный Таль этот видел все насквозь.

Сема был старше ребят лет на 15, ему казалось, что на все 50. Он был неправ, потому что парни эти видали большие виды, и кое-что пережили, что и пережить невозможно, год их жизни на службе можно было засчитать за три вполне. Сема об этом догадывался, но все равно считал, что уж он-то видел и знает все. Их чужая жизнь в ласковых тропиках виделась ему как аперитив к настоящей его жизни в тьмутаракани и холоде. Что делать, когда русские всегда считают себя самыми-самыми, не без справедливости. Часто оплачивают эту свою азиатскую уверенность сверх цены. Сема знал, что он несовершенный человек, относился к этому как к милому, неизлечимому недостатку.