Михаил Гробман - Левиафан 2. Иерусалимский дневник 1971 – 1979

Российскому читателю небесполезно будет знать, из какой художественной ситуации Гробман уехал и в какой оказался по приезде в Израиль. Уезжая из СССР, он оставил свою среду – группу «левых» неофициальных художников и поэтов Москвы, к которой тогда принадлежал и которую назвал в одной из своих статей «вторым русским авангардом», – в состоянии перехода. Модернистский импульс неофициального искусства уже исчерпался, следующий, постмодернистский, концептуальный период еще не начался. В конце московского дневника Гробман описывал ощущение застоя, от которого он рад был уехать в новую страну. Изначальная модернистская установка, во многом унаследованная неофициальным искусством от русского авангарда начала века, заключалась в протесте против ограниченного видения мира, против консервативного реализма, а также в попытках новыми художественными средствами пробить дверь в другое измерение и обновленное восприятие реальности. Для художников русского авангарда их враг, перцептивная и интеллектуальная ограниченность, был воплощен в буржуазии, в обывателе, видевшем мир как уютную трехмерную реалистическую картину, и они старались сломать это восприятие путем абстракции, динамики, эпатажа или зауми. В отличие от этих своих предшественников «второй русский авангард», или неофициальные художники, видел перед собой не обывателя, которому легко было влепить футуристическую пощечину, а целую государственную машину, пропагандировавшую ограниченный реалистический взгляд на мир в качестве официальной идеологической доктрины. Эта доктрина не допускала никаких отклонений, поэтому независимое искусство вынуждено было жить в изоляции, практически без шансов из нее когда-нибудь выйти. Гробман, который разрабатывал модель искусства, освобождающего психику зрителя от навязанных ему ограничений, черпая идеи для своего нового метода в еврейской мистике, надеялся, что в Израиле он получит полную свободу действий и признание.

И в самом деле – сразу по приезде он окунулся в здешнюю художественную жизнь, выставил свои работы на персональной выставке в самом крупном на тот момент музее страны, познакомился с художниками, принадлежавшими к разным поколениям израильского искусства. Он не знал только одного – что смена художественной парадигмы, отход от модернизма и зарождение концептуального искусства происходили во всем мире, а не только в неофициальном искусстве Москвы и что эту смену ему предстояло понять, осознать и претворить в своем творчестве уже в Израиле. Для того чтобы эти перемены произвести, ему предстояло много увидеть как в стране, так и на Западе, переварить и осознать увиденное. Вторая глобальная проблема, с которой он столкнулся и которая проходит красной нитью через весь текст израильского дневника, – это то, что ограниченность видения и обывательская пошлость не остались по ту сторону железного занавеса, а оказались универсальны. И в новой стране, которую Гробман узнал и полюбил, наряду с прекрасными людьми и новыми друзьями, он встретил чиновников, обывателей, людей с ограниченным кругозором и примитивными художественными вкусами, с которыми он не прекращает бороться. «Тухлыми» и примитивными он называет всех, кто воспринимает жизнь и искусство по правилам, лекалам и стандартам, созданным кем-то другим, или не воспринимает вовсе. Он ищет себе союзников среди современных художников и постепенно понимает, в какой трудной ситуации он оказался: новое поколение художников, тесно связанное с концептуальным искусством Нью-Йорка и представляющее собой по сути его ответвление, вступило в борьбу с более традиционными иерусалимскими живописцами. Какую позицию занять? Гробман органически не может идти с «консерваторами», но и в «новаторах» ему не хватает настоящей оригинальности. В написанной им тогда статье «Моды в стране молока и меда» он, следуя Хлебникову, изобразил их не «изобретателями», а «приобретателями»:

Но почему же поп-арт так смехотворно поздно попал к нам? Но почему же триумфальное шествие нашего «концептуального искусства» начинается с таким опозданием? Почему наши «приобретатели авангарда» не поддерживают его тогда, когда он начинается? Почему вообще наши «приобретатели» так склонны импортировать предпоследние идеи и выдавать их за высшее достижение цивилизации? Почему израильский молодой художник вынужден ехать за границу за признанием? Потому что наши «приобретатели» хотят быть авангардными, но, по сути дела, не могут ими быть, ибо, не умея думать самостоятельно, они – только пыльный хвост быстробегущей крысы зарубежного авангардизма. Они выучили историю искусства, но не научились мыслить теоретически. Недостаток темперамента они заменяют вкусом, недостаток ума – остроумием, пространственно-философские построения – литературщиной. Так поступали в свое время противники Сезанна, Малевича, Татлина.