Сен Сейно Весто - Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

То есть, говоря иначе, когда Ницше кипятился насчет не имевшей в истории прецедентов изворотливости христиан, еще точнее – их сознания, приводя в действие мощнейший инструментарий диалектики, все доступные ему стенобитные орудия логики и гигаватты чисто человеческого возмущения, которое (тоже чисто по-человечески) хорошо можно понять, обвиняя их ни много ни мало как в «лживости» ума – в том ключе, что сегодня нельзя располагать всем накопленным достоянием разума и науки, одновременно быть верующим и при этом не врать самому себе, – то эта благородная душа последнего из древних германцев совершенно и глубоко ошибалась.

Еще как можно. Он мог треснуть вместе со своей логикой и возмущением на последнем градусе, но, вообще говоря, дефективность сознания оставляет за своими пределами весь фронт его нападений. Селекционный отбор всей поступающей информации блокирует ту ее часть, которая в силу ряда причин не отвечает ряду параметров. Говоря по-другому, две тысячи лет сумерков против него, и они его не слышат.

Но нельзя, конечно, сказать, что он делал все и возмущался зря. Скажем, еще и послезавтра его передовой опыт в разрушении скрижалей, которые человечество до него две тысячи лет собирало и берегло, украсит любую галерею мыслей и любой отдыхающий ум. Обычно я стараюсь не цитировать там, где цитировать нечего. И я готов согласиться, что здесь тот случай, когда даже чрезмерное цитирование чужих жемчужин – будь они в самом деле жемчужинами – уже не в силах усугубить то, что без них стоит немного. Я даже допускаю, что опыты вроде этих легко восходят к благородным категориям антологий, если мысль хороша, то ее не испортит даже чужое прикосновение грязных рук; но после того как я однажды заметил, что в остальной обитаемой вселенной о нем ничего не знают кроме того, что было где-то такое имя, я решил включить здесь несколько афоризмов, с предложением собственных пояснений. У меня большое подозрение, что это кончится не скоро.

В случае же с «Суммой технологии» дело осложнялось тем, что книга как будто уже успела пересечь океан, и отсутствие самого главного труда автора на фоне уже изданного выглядело по меньшей мере озадачивающим. В стране п.н. же как бы словесная свобода.

Не удовлетворясь обычной ролью инструмента универсального закона, «подредакция» уверенно и широко, с истинно русской открытостью и решительностью вывела себя в соавторы. Причем в структуре самих уникальных по обилию и плодотворности наслоений сносок, уже со своим сюжетом, доставляло удовольствие наблюдать за поворотами напряженной мысли соавторов, где вначале надо подготовить почву для читателя; затем самого читателя; затем где для читателя целесообразно подготовить уже автора, который не может думать, чтобы поминутно катастрофически не ошибаться; какую затем страницу можно уже, не прячась, забрызгать слюной, а какую просто испачкать своим вниманием, – «а вот здесь следует немедленно сбросить напряжение, не перегибать, дать волю объективности, похвалить автора за достигнутое, выдержать длинную паузу и немного, чуть-чуть , пошутить». Их много, этих страниц, и лишь успев ознакомиться с линией их общего сюжета, очень скоро понимаешь, что их не могло быть меньше. Как раз этой книге ничто не должно успеть помочь. Она слишком знаменита, чтобы выпускать ее одну в страну русси «просто так».

В рамках «полемики», уверенным шагом, всем немногим из оставшихся заинтересованных показывается, как думать нельзя . И все из опасения, что поймут не так, как хочется им, а как написано. Я бы не поверил, если бы сам не держал книгу в руках. Автору элементарно мстили за другой его «Осмотр на месте». На его же страницах, но за мой счет.

«Сумма технологии», конечно, не могла иметь в пределах конкордата п.н. иной вид.

Там, где список книг для прочтения иным этническим культурам определяется лишь почитателями «Суммы теологии» Фомы Аквинского (сама идея психоанализа по которому – уже разновидность греховного кощунства), нетрудно предсказать, какая из книг напечатана не будет. И можно было бы рассуждения те со всеобязательным наукообразием, не суетясь, перелистнуть – если бы не одна только промелькнувшая перед глазами до крайности занятная сноска, пришедшая уже непосредственно в соприкосновение с данной рукописью, и показавшаяся лично близкой мне и до боли знакомой.