Елена Сударева - Открывая классику. Эссе о русской литературе

Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. «Ин быть по-твоему! – сказал он. – Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!»

Не только Петру Гриневу, но и самому читателю трудно поверить, что не сновидение всё это, что не во сне он читает чудесную повесть Пушкина, которую действительно всю слово в слово написал сам ПОЭТ. Не могут не поражать современного читателя своей какой-то НАДМИРНОЙ человечностью духовные проявления героев Пушкина. А ведь действие повести происходит даже не в начале ХIХ века, а отнесено автором в семидесятые годы XVIII столетия, в один из самых жестоких периодов русской истории.

И не один Петр Гринев, выросший словно провинциальный недоросль, поднимается на столь недосягаемую высоту честности, искренности, поражающей самого Пугачева, верности и сострадания.

А что же сам «злодей», Пугачев? Сам он, мятежник и «кровопийца», невероятным образом милует, спасает, одаривает и устраивает счастье дворянского сына.

А разве не совершает свой духовный подвиг Марья Ивановна, капитанская дочка? Робкая и пугливая девушка бесстрашно бросается на защиту оклеветанного жениха и добивается встречи с самой императрицей Екатериной II и объяснением всех происшедших обстоятельств спасает Гринева от позора и ссылки.

А Савельич, дядька Гринева и верный крепостной слуга, разве он не готов добровольно пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти от смерти своего Петрушу, молодого барина? – «Меня притащили под виселицу. „Не бось, не бось“, – повторяли мне губители, может быть и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: „Постойте, окаянные! погодите!..“. Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. „Отец родной! – говорил бедный дядька. – Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!“. Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили».

А Василиса Егоровна и Иван Кузмич, родители Маши Мироновой, бесстрашно принимающие смерть от рук мятежников? Длинный список героев повести Пушкина, открывших в себе неведомые высоты духа, можно ещё продолжить…

Да! глубоко стоит задуматься современному читателю, зачем оставил нам, своим потомкам, эту «нехитрую повесть» великий русский поэт и почему с неизменным удивлением каждый раз открываем мы для себя этот вроде бы нехитрый рассказ о нехитрых, а подчас и наивных людях, а в итоге открываем для себя их бессмертное ЖИТИЕ.

С особым чувством открываешь в наши немилостивые дни первое прозаическое произведение Александра Сергеевича Пушкина – «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» (1830), произведение загадочное, но которое будто и не требует разгадки.

Пять коротких повестей – «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка», услышанных вымышленным автором Иваном Петровичем Белкиным от разных других вымышленных рассказчиков, «народных сказителей», и записанных им, – «случайно» попадают в руки к издателю А. С. Пушкину.

Но зачем потребовалась поэту такая многократная удалённость от собственного слова? Зачем построил он такую глубокую линию обороны своего писательского «я»? Или текст, вышедший из-под его пера, нуждался в совершенно особом представлении читателю? Слово Пушкина, кажется, проходит через несколько дополнительных фильтров-голосов многочисленных рассказчиков о произошедшем событии, чтобы соединиться в единую новую партитуру в голосе мифического автора Ивана Петровича Белкина, «кроткого и честного» молодого дворянина. Именно написанная им рукопись в итоге и ляжет на стол к Издателю, которой тот придаст окончательную огранку – подчас утонченно ироничную, подчас добродушно философскую.

Пушкин не просто имитирует превращение устного слова в литературный текст, нет, он действительно насыщает свое творение благодатью народного разума. Этот первый прозаический опыт Пушкина рождает поистине «смиренную» прозу, кроткую прозу, которая, словно в согревающий кокон, погружена в теплую, младенческую тысячелетнюю мудрость народа.

В письме к П. А. Плетневу 15 августа 1831 года поэт пишет: «…Посылаю тебе сказки моего друга Ив. П. Белкина… P.S. Эпиграфы печатать перед самым началом сказки, а заглавия сказок на особенном листе…». Есть в письме среди замечаний и такие: «1) Как можно более оставлять белых мест, и как можно шире расставлять строки. 2) На странице помещать не более 18-ти строк».