Джон Рескин - Прогулки по Флоренции

57. Но не в одном только колорите мы видим различие между верхними и нижними фресками. Есть разница в самой манере письма – разница, которую я не могу объяснить вам; более же всего явлено странное несходство в качестве исполнения, и это, я полагаю, указывает на то, что две нижние фрески были написаны гораздо раньше остальных и впоследствии объединены и согласованы с ними. Для широкого читателя данный вопрос не представляет интереса, но и он легко заметит одну особенность: в нижних фресках важную роль играет контур, обозначающий черты и проведенный обычной черной или коричневой краской, в то время как лица верхних сцен написаны в чисто венецианской манере; другая особенность, касающаяся трактовки тканей, очень интересна для нас.

Джотто до конца дней не удавались фигуры, находящиеся в состоянии полного покоя. Это его отличительная черта. Он никогда не умел изображать именно то, что можно спокойно, беспрепятственно писать с натуры, тогда как неуловимые, изменчивые тонкости в форме и движениях, мимолетные позы, в которых ни одна модель не способна оставаться более мгновения, он схватывал с безукоризненной точностью.

Не только голова спящего Папы на крайней нижней фреске справа изображена на подушке в самом неудобном положении, но и вся его одежда собрана неуклюжими складками, как будто инстинктивное чувство линий драпировок полностью изменяет Джотто, когда ему приходится располагать их на неподвижной фигуре. Но всмотритесь в складки одежды на коленях султана. Нельзя себе представить более прекрасные правильные линии, и мне абсолютно непонятно, как эти две фрески могли быть написаны в течение одного двадцатилетия, – настолько верхняя совершеннее. Однако если мы посмотрим внимательнее, то найдем в этой драпировке нечто большее, чем правильность рисунка складок.

58. Она настолько проста в своей достоверности на фигуре султана, что мы совсем не думаем о ней, мы видим только султана, а не его одеяния. Однако в фигурах смущенных магов прежде всего бросается в глаза одежда. Полностью задрапированные персонажи – это и в самом деле они – с шлейфами, кажется, длиной в четыре ярда и слугами, которые их поддерживают.

Тот из них, кто стоит ближе к султану, мужественно исполнил свой долг, он честно пытался пройти через огонь, но не смог; он вынужден закрыть свое лицо, хотя и не отвернулся. Джотто одел его в ниспадающую широкими свободными складками длинную одежду и по возможности придал ему ощущение собственного достоинства; это человек, который всегда останется верным себе.

Второй не так мужествен. Он совершенно изможден, ему нечего больше сказать в защиту себя и своей веры. Джотто вешает на него одежду, словно на крючок; как у Гирландайо, она собрана в забавные узкие мелкие складки. Этот маг похож на закрытый веер. Он в безнадежности отворачивает голову. Что касается третьего мага, то мы видим только его спину, исчезающую за дверью.

В противовес им в современной работе св. Франциск был бы изображен стоящим как можно выше, в сандалиях, презрительным, обвиняющим, величественным жестом показывающим магам на дверь. Ничего подобного, говорит Джотто. Его св. Франциск – весьма заурядный человек, весь его вид, даже выражение лица, говорит о разочаровании; я не понимаю жеста, которым он указывает на лоб; может быть, он хочет сказать: «Жизнью и головой моей ручаюсь в правде этого». Сопровождающий его монах, стоящий у него за спиной, поражен ужасом, но последует за своим господином. Смуглые мавры, прислуживающие магам, не выказывают волнения, они, по обыкновению, поправляют шлейфы своих господ, желая помочь им сохранить хотя бы внешнее достоинство в поражении.

59. Наконец, перейдем к самому султану. В современном произведении его, без сомнения, изобразили бы пристально смотрящим на св. Франциска, с поднятыми от изумления бровями или грозно взирающим на своих магов, которые сгибаются в три погибели под этим взглядом. Ничего этого нет у Джотто. Настоящий джентльмен и король, его султан с полным самообладанием смотрит на магов; он – самый благородный персонаж среди всех присутствующих, хотя и неверующий; он здесь истинный герой – гораздо в большей степени, чем сам св. Франциск. Ясно, что именно в султане Джотто видел главное действующее лицо этой сцены христианского подвижничества.

Его взгляд на язычников совершенно расходился с тем, который до сих пор проповедуется на митингах в Эксетер-Холле {35}. Он не распространяется об их невежестве, о черном цвете их кожи или их наготе. Он совсем не убежден, что в флорентийском Айлингтоне или Пентонвилле {36}живут люди, стоящие во всех отношениях выше восточных власти телей, а также не считает всякую другую религию, кроме своей собственной, поклонением чурбанам. Пускай народы, которые действительно молятся чурбанам – в Персии ли или в Пентонвилле, – вволю предаются этому занятию, думает Джотто, но для тех, кто молится Богу и следует небесным законам, написанным в их сердцах, кто воспевает Его звезды, видимые им, взойдет более близкая звезда, откроется высший Бог.