Джон Рескин - Прогулки по Флоренции

Задача Чимабуэ – примирить драму с мечтой – была сравнительно легкой. Но примирить разум с неразумностью – я снова употребляю это слово с уважением – не так легко; и потому неудивительно, что имя того, кто впервые сделал это, узнал весь мир.

Я еще определеннее настаиваю на слове «домашний». Ибо здесь Джотто или кому бы то ни было другому приходилось примирять не рационализм и коммерческую конкуренцию, «другое поприще для женщины, кроме поприща жены и матери» господина Стюарта Милла {23}, с божественным видением. Хозяйственность, мудрость, служение любви и тяжкий труд на земле, подвластный законам Неба, – вот что надо было совместить под знаком славы с откровением в пещере на пустынном утесе, с долгими, одинокими, безрадостными днями, с безучастно скрещенными руками в ожидании Царства Небесного.

Домашнее и монашеское. Джотто был первым итальянцем, первым христианином, кто равно познал благо той и другой жизни и первый воплотил его в образах людей всех сословий, от принца до пастуха, и всех умственных возможностей, от мудрейшего философа до наивного ребенка.

37. Обратите внимание на то, как он развил новую способность живописи, завещанную его великим учителем. До Чимабуэ красивое исполнение человеческой фигуры было невозможно, и хотя грубые и условные типы ломбардцев и византийцев могли бы еще послужить в сценах охоты или как узнаваемые символы веры, они совсем не были способны передать индивидуальный характер человека и дома. При живом воображении еще можно было видеть в этих лицах с вытаращенными глазами и сурово сжатыми губами богов, ангелов, святых, воинов или других персонажей в сценах всем известной легенды, но они не подходили для портретирования конкретных людей или изображения событий мирной реальной жизни. И даже Чимабуэ не отваживался покинуть область условного, всеми признанного величия. Он все еще, хотя и прекрасно, писал только Мадонну, св. Иосифа и Христа. Эти образы он делал живыми – Флоренция не требовала ничего больше, и «Credette Cimabue nella pintura tener lo campo» [10].

Но вот из полей пришел Джотто и увидел своим бесхитростным взором более смиренные достоинства. И он стал писать, конечно, тоже Мадонну, св. Иосифа и Христа, если вы пожелаете так на звать их, но по существу маму, папу и дитя. И вся Италия сняла шляпу: «Ora ha Giotto il grido!» [11]

Ведь он рисует, объясняет и прославляет каждое трогательное событие человеческой жизни и делает близкими и понятными мистические видения высших натур. Он примиряет, одновременно усиливая, каждый добрый помысел в домашней и монашеской жизни. Он делает самые скромные домашние обязанности священными, а самые возвышенные проявления религиозного чувства – полезными и нужными.

38. Я обещал вам рассказать о «Силе» Сандро Боттичелли и просил вас перед этим прочесть конец предыдущей главы; я потерял свои записи об этой картине и не помню теперь, что она держит в руках – меч или жезл, да это и не важно. Особенно важно в ней то, что вы бы не приняли ее за Силу, если бы вам пришлось угадывать, кто это. Все другие изображения Силы гордо и уверенно заявляют о себе: их щиты подобны крепости, на их шлемах развевается львиная грива, и они твердо стоят на ногах, со спокойной уверенностью ожидая противников.

Да, таково обычное изображение Силы. Оно очень величественно, хотя и заурядно. Во всяком случае, оно не возвышенно.

«Я готова вступить в борьбу со всяким и устою против всех!» – думает универсальная Сила, но в таком случае мало заслуг в ее уверенном самообладании!

Однако Сила Боттичелли не уверена в том, что устоит против всех. Утомленная, измученная, она не стоит с вызывающим видом, а сидит как бы погруженная в раздумье, пальцы ее беспокойно, небрежно и, я думаю, даже нервно играют рукояткой меча.

Ведь не сегодня начнется ее борьба и не вчера началась она. Много дней прошло с тех пор, как она началась, а сегодня будет ли ее последний день? И если да, то чем она закончится?

Об этом думает Сила Сандро, и ее пальцы, играющие рукояткой меча, охотно выронили бы его, если бы могли, а между тем как радостно и поспешно они сжали бы ее, если бы раздался призывный трубный звук и нарушил ее глубокую задумчивость!

39. Здесь есть еще одна картина Боттичелли, на которую вы должны обратить внимание, прежде чем вернуться к Джотто: это маленькая «Юдифь» в соседнем с Трибуной зале, около входной двери. Она находится под самой «Медузой» Леонардо {24}. Юдифь возвращается к израильскому стану вместе со служанкой, несущей голову Олоферна. Она идет, танцуя, с характерной для Боттичелли легкостью движений, ее одежда развевается, и рука ее, как и у Силы, сжимает меч, но не тревожно, а нежно и изящно охватывают ее маленькие пальцы крест рукоятки.