Джон Рескин - Прогулки по Флоренции

28. Она казалась мне такой скучной, что я не мог поверить, что это Джотто. Частью так происходит из-за мертвого цвета, какой используют дети для изображения ночи; но главная причина заключена в сюжете, который был ему не под силу и работа над которым не доставляла ему никакого удовольствия. Вы видите, что он был еще мальчиком, и ему не только совсем не удавались ноги, которые он добросовестно прячет, но, вероятно, и руки представляли для него большую трудность, поэтому он изображает их все в одном положении – с четырьмя пальцами, сжатыми вместе. Но по старательно выписанным кустикам травы и листве вы можете судить, каков был передний план картины, пока она не была испорчена; Джотто уже может кое-что понять в самом страдании, хотя изображает его своим особенным способом. Он угадывает в нем что-то, чего не может вполне выразить старый символ ангела с чашей. Он пытается по-своему трактовать это «что-то» в тех двух маленьких сценах внизу, на которые никто никогда не смотрит: огромный римский саркофаг поставлен перед ними, и это новое украшение так сверкает, что вы должны, как ящерица, проскользнуть позади него, дабы что-нибудь увидеть. Тем не менее вы можете понять замысел Джотто.

«Отче! о, если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня!» [Лк. 22:42] «Но в чем же была ее горечь? – думал мальчик. – В распятии? Конечно, это страдание, но ведь и разбойники должны были претерпеть сие, и многие несчастные создания обречены еще на худшее в нашей земной юдоли. Но…» И он думает, размышляет и, наконец, пишет две маленькие картины для пределлы.

29. Они представляют сцены, следующие за Молением о чаше; но обратите внимание, какие моменты выбрал этот юноша, когда ему надо было заполнить две панели. Перед ним был широкий выбор страстей: бичевание, надругание, несение креста – все это обыкновенно изображается Маргаритонами {18}и их школой как высший предел страдания.

«Нет, – думает Джотто, – было что-то еще худшее. Многих праведных людей осыпали насмешками, мучили, истязали и оплевывали. Но кто был когда-либо так предан? Кто видел такое жестокое страдание своей матери?»

Первая картина изображает, как Его схватили в Гефсиманском саду, но в ней только две главные фигуры – конечно, Иуда и Петр; Иуда и Петр всегда были главными персонажами в старой византийской композиции: Иуда – лобызающий, а Петр – отсекающий ухо рабу. Но здесь они оба не только главные действующие лица, но и почти одни на виду, все остальные фигуры отодвинуты на задний план. Петр совсем не занят рабом и борьбой с ним. Он повалил его, но тотчас же обернулся к Иуде, лобызающему Христа. «Как! – так это ты предатель, ты?!»

«Да, – говорит Джотто, – а через час и ты будешь им!»

Другая картина прочувствована еще глубже. Это изображение Христа, приведенного к подножию креста. Здесь нет ни заламывания рук, ни рыдающей толпы, ни признаков страдания и изнеможения в Его теле. Обморок и бичевание, падение на колени и раскрытые раны – все это презирает мальчик-пастух. Один из палачей вбивает клинья креста глубже в землю. Другой довольно мягко снимает с плеч Христа Его красную одежду. А в нескольких ярдах от Него св. Иоанн удерживает Его мать. Глаза Ее опущены , Она не смотрит на Христа, но рвется к Нему.

30. Теперь вы можете отправляться для продолжения вашего ежедневного осмотра галереи; если хотите, идите любоваться Форнариной {19}, удивительным сапожником и всеми другими экспонатами. Вы мне больше не нужны до завтрашнего утра.

Но если вы тем временем присядете, скажем, перед «Силой» Сандро Боттичелли (№ 1299, самая дальняя комната от Трибуны» {20}), которую я как-нибудь на днях попрошу вас рассмотреть, и прочтете там следующий далее отрывок из одной моей оксфордской лекции об отношениях между Чимабуэ и Джотто, вы будете лучше подготовлены к нашим занятиям в Santa Croce завтра утром; кроме того, вы, может быть, найдете в этом зале еще кое-что достойное обсуждения. Кстати, обратите внимание на то, что № 1288 – одно из ранних подлинных произведений Леонардо {21}и представляет большой интерес, и ученые, сомневающиеся в этом, ничего не понимают; но теперь сядьте у ног «Силы» и читайте.

31. Тех из моих читателей, кто имеет несчастье интересоваться самой бесполезной наукой – философией искусства, иногда утомляют, а иногда забавляют споры о взаимосвязанных достоинствах созерцательной и драматической школ.

В данном случае с термином «созерцательная» связана, конечно, та система, которая выбирает для живописи предметы, достойные быть изображенными только ради их собственной привлекательности: женщину – потому что она красива, льва – потому что он силен; драматическая же школа требует зрелища какого-нибудь действия и не может изобразить прекрасную женщину без того, чтобы кто-нибудь не любил или не убивал ее, оленя или льва, без того, чтобы не представить их преследуемыми охотниками, или подстреленными, или пожирающими один другого.