Игорь Ефимов - Гении и маски. О книгах Петра Вайля

Нам же, топчумщимся на причале, лишенным — самим себя лишившим! — радостей карнавала, остается только махать платками и подавлять завистливые вздохи. Если удастся разглядеть на мостике седобородого капитана с развевающейся шевелюрой, мы можем крикнуть ему вслед — повторить слова прибалтийской девушки, глядевшей в спину своему другу, убегавшему в шалман с только что заученными строчками Мандельштама на устах: «Как в тебе все это сочетается?!» (СПМ-135).

Но не спешите расходиться, недобитки.

Да, не спешите расходиться. Вам тоже приготовлен сюрприз. Прямо у причала, для таких, как вы, — то есть не ждущих от царства Культуры сплошного праздника — приготовлен туристский автобус — поскромнее, но тоже весьма добротный. Под его дымчатами окнами светится надпись «Карта родины». Под ней — буквами помельче: «Веселье не гарантируем».

А кто же за рулем?

Да, все он же — Петр Вайль. Переоделся в штатское, натянул кепку, снял портупею. Маску тярикуби заменил маской отафуку : «цвет лица бледный, выражение постное» (ГМ-327). Оглавление обещает, что извилистый маршрут пройдет через Сибирь и Дальний Восток, Кавказ и Соловецкие острова, Балтику и Среднюю Азию. Будут даже встречи с философами: Кантом, Леонтьевым. И с политическими деятелями: Лениным (убивал зайцев прикладом ружья), Сталиным (был непрочь пошутить). Будет даже заезд в зону настоящих боевых действий — в Чечню. Кровь, трупы, развалины… Какой уж тут праздник!

Обещаны и встречи с писателями, поэтами, художниками. Так как веселье не включено в программу поездки, они предстанут без ретуши — часто с горестными чертами. Андрей Платонов — с его страшным «Котлованом». Дом-музей Николая Островского — с букетом резиновых роз. Максим Горький — восхваляющий истребительно-трудовые лагеря на Соловках. Василий Шукшин — и как он горько переживал недовольство односельчан, осуждавших его фильмы и рассказы. Кинорежиссер Алексей Герман — и его черный-черный фильм «Хрусталев, машину!» (здесь все же не обошлось без смешного — рассказано, как по-разному пукают трупы в морге).

В биографическом и географическом плане Россия оказалась для Вайля заграницей: рос в Латвии, жил в Америке и Чехии. Может быть, поэтому в его книге чувствуются традиции жанра «Иноземцы о Московии»: Герберштейн, Флетчер, Олеарий, Кюстин, Фейхтвангер, Хедрик Смит, Роберт Кайзер. Традиции «Путешествия из Петербурга в Москву», «Путешествия в Арзурум», «На остров Сахалин» гораздо слабее — ведь те авторы не мыслили своей жизни без России. Вся русская история представлена как «испытание на вшивость» (КР-92). Очевидно — проваленное. Все же в последних строчках книги — несколько вымученное — не признание, но — допущение — чувства любви: «Родину уважать очень трудно, не получается. Любовь — другое дело, она дается без усилий. Она просто есть» (КР-413).

Одно из достоинств Вайля-писателя особенно проявилось в этой книге: полное отсутствие интеллектуального высокомерия. В книге «Карта родины» есть глава «Работы», в которой описано, как хорошо автор чувствовал себя с коллегами по пожарной охране, газетной редакции, мойке окон. Так же естественно и на равных ощущает он себя со встречными шоферами, проводниками, киномеханиками, продавщицами. Гораздо скорее в нем вызовут неприязнь те, кто пытается внести в жизнь окружающих какие-то рациональные начала. «Люди, строящие жизнь, вызывают недоверие: за ними кроется неуверенность и неправда. И еще наглость: попытка взять на себя больше, чем человеку дано» (КР-9).

Война со всем разумным продолжается и проходит через всю книгу, постепенно превращаясь в то самое, с чем изначально должна была покончить: в назойливую двухмерную пропаганду. К ней привлечен даже такой поклонник разума, как Достоевский: «В формуле Достоевского „красота спасет мир” речь как раз о том, что красота спасет мир от разума. Внедренные в практику попытки устроить жизнь по логике и уму неизменно приводят в тупик в лучшем случае; в худшем — к магаданам, освенцимам, хиросимам, чернобылям на массовом или личном уровне» (КР-10). Вопрос о том, каким образом всех перечисленных ужасов избежали англичане, американцы, швейцарцы, голландцы, датчане, шведы и прочие цивилизованные народы по-прежнему запрещен. Наверное, следовали инструкциям Венедикта Ерофеева и хлестали свой джин или пиво с утра до вечера — как же иначе?