Игорь Волгин - Село Степанчиково и его обитатели. Предисловие и комментарии

И так далее.

«Характер Гоголя, — пишет Тынянов, — пародирован тем, что взят Гоголь времени „Переписки“ и вдвинут в характер неудачника-литератора, „приживальщика“» [17] Цит. по кн.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977, с. 215. .

Конечно, ни сложнейший и во многом загадочный характер Гоголя, ни его громадное литературное дело не имеют прямых точек соприкосновения с личностью и «творческой деятельностью» Фомы Фомича. Но Достоевский вовсе и не занят поисками прямых аналогий. Ему, гениальному пародисту, достаточно какой-то детали, частности, речевого жеста, чтобы, отталкиваясь от этих «зацепок», построить собственную художественную систему, включившую в себя множество культурных реминисценций, но преследующую при этом гораздо более широкую, чем «чистая» пародия, литературную цель [18] Интересно мнение акад. В. В. Виноградова, что речи Фомы Опискина «не осуществляли чистых эффектов стилистической (в собственном смысле) пародии; они смогли служить лишь средством проектировать на тип Фомы, как на экран, тень той или иной литературной физиономии» (Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М. 1976, с. 240). .

В противном случае пришлось бы признать, что Достоевский — сознательно или бессознательно — пародирует и самого себя: не только себя «прошлого», но и «будущего».

«— Умерьте страсти, — продолжал Фома… — побеждайте себя. „Если хочешь победить весь мир — победи себя!“ Вот мое всегдашнее правило».

Следует привести доказательства.

Сравним: «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, и узришь правду… Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен».

Это уже не фарисейские сентенции Фомы, это Пушкинская речь, произнесенная Достоевским через двадцать один год после написания «Села Степанчикова». Следует ли отсюда, что сам Достоевский родственен Фоме (как, например, пытались уверить некоторые критики [19] См. Михайловский Н. К. Литературно-критические статьи. М. 1957, с. 207–208 и др. )? Подобное мнение столь же неосновательно, как и прямое отождествление Опискина с Гоголем. Настоящий пример лишь подтверждает ту истину, что то или иное высказывание в художественном произведении само по себе не является «правильным» или «неправильным»: оно может в очень широких пределах менять свой смысл — в зависимости от контекста и от личности того, кто высказывается.

Более того, высказанная идея может получить самые различные применения.

Расторопный Павел Семенович Обноскин, дерзнувший увезти помешанную на амурах Татьяну Ивановну, но, увы, застигнутый погоней, так пытается оправдать свой не вполне благородный поступок:

«— Я не из интереса это сделал, Егор Ильич; я только так это сделал… я бы употребил с пользою капитал — …я бы помогал бедным. Я хотел тоже способствовать движению современного просвещения и мечтал даже учредить стипендию в университете…»

Жалкий лепет Обноскина нимало не напоминает твердые и ясно выраженные суждения Родиона Раскольникова относительно будущего употребления капитала, имеющегося у намеченной им жертвы. Однако, несмотря на разницу последствий, нельзя не признать сходство мотивов. И в том и в другом случае благая якобы цель — которая в отличие от «серьезного» Раскольникова дезавуируется Обноскиным в плане сугубо комическом — призвана замаскировать отвратительность самого деяния.

«Село Степанчиково» постигла участь «Дядюшкиного сна»: на журнальную публикацию не воспоследовало ни одной рецензии. Трудно сказать, чем вызвана такая холодность. Пусть этот искрящийся юмором роман и уступает будущим творениям Достоевского, у него тем не менее есть неоспоримые художественные достоинства. Не только два «огромных характера», но целая галерея оригинальных персонажей, каждый из которых представляет самостоятельный интерес (чего стоят хотя бы Мизинчиков или Ежевикин!) — все, что могло бы составить другому писателю крупное литературное имя, не принесло Достоевкому особой славы. Читательское внимание в конце 50-х — начале 60-х годов было ориентировано совсем на другие сюжеты. Ни мастерство, ни ирония, ни глубина — ничто не могло искупить видимого отсутствия актуальности.

Время, однако, как ему и положено, все расставило по своим местам. Имя Фомы Опискина сделалось нарицательным. В опорах о современности текста это решающий аргумент.