Игорь Волгин - Село Степанчиково и его обитатели. Предисловие и комментарии

Происходящее совершается на протяжении одних суток (уплотненность времени, редкая для «деревенской» — разумеется, в понимании XIX века — прозы); персонажи «Села Степанчикова», мало напоминающие обитателей тихих дворянских гнезд, сталкиваются с ситуациями, психологически весьма изощренными; ход событий нарастает стремительно, и сами события прерываются неожиданными скандалами и катастрофами.

Все это признаки той романной поэтики, которая возобладает в творчестве Достоевского двух последующих десятилетий.

И еще одна черта, впервые В такой полноте явленная в «Селе Степанчикове», получит в дальнейшем значительное развитие и, можно сказать, сделается для Достоевского структурной. Автор, только что переживший глубокую жизненную драму, выступает как тончайший ироник. Не только комизм отдельных сцен, но сам тон повествования, сам принцип организации художественного материала — все это свидетельствует о новых и, казалось бы, необычных для такого «несмешного» писателя возможностях. Достоевский не просто умен, он еще художественно остроумен. Ирония — в той или иной форме — неизменно присутствует на страницах его «послекаторжной» прозы (она особенно ощутима в таких произведениях, как «Бесы», «Дневник писателя», «Братья Карамазовы»).

«Тут положил я мою душу, мою плоть и кровь, — говорит Достоевский о „Селе Степанчикове“, — …в нем есть два огромных типических характера, создаваемых и записываемых пять лет, обделанных безукоризненно (по моему мнению), — характеров вполне русских и плохо до сих пор указанных русской литературой» [7] Письма, т. I, М. Л., 1928, с. 246. .

Обычно строгий в самооценках, он позволяет себе в письме к брату выказать некоторую писательскую гордость. Ибо не может не ощущать своей художнической победы: Фома Опискин и полковник Ростанев действительно удались [8] См. комментарии А. В. Архиповой в 3-м томе Полн. собр. соч. Ф. М. Достоевского (Л., 1972), а также: Туниманов В. А. Творчество Достоевского 1854–1862. Л., 1980. .

Румяный и белозубый богатырь Егор Ильич Ростанев, «если б его вздумали попросить посерьезнее довезти кого-нибудь версты две на своих плечах, то он бы, может быть, и довез». Душою полковник «чист как ребенок» [9] Ростанев часто краснеет, что, как правило, является у Достоевского признаком душевного целомудрия. Его отрицательные персонажи почти лишены этого свойства: кровь приливает к их щекам только как следствие ярости или досады, но никогда — стыда. . Именно это добро -душие и просто -душие делают его совершенно беззащитным перед происками людей непростых и недобрых. Самое гнусное намерение он готов перетолковать самым благородным образом. Его душевная пластичность почти безгранична — и это причиняет зло не только ему самому, но и его близким.

Полковник Ростанев — фигура необыкновенно цельная (пожалуй, не менее цельная, чем — в своем, разумеется, роде — Фома Фомич) [10] Даже отсутствие чувства юмора (черта, редко прощаемая Достоевским его героям) не лишает образ Егора Ильича глубокого обаяния. Впрочем, полковник не понимает главным образом тонкой «литературной» шутки. Заметим попутно, что его комментарии «Осады Памбы» совершенно однотипны с примечаниями полкового командира к «Военным афоризмам» Фаддея Козьмича Пруткова (см. Сочинения Козьмы Пруткова. М. 1976, с. 91–103). Но поскольку «Военные афоризмы» создавались позднее «Села Степанчикова» (а опубликованы были лишь в 1922 г.), позволительно поставить вопрос о возможном («обратном») влиянии на них текстов Достоевского. . Конечно, он не боец, но присущее ему чувство долга побуждает его на решительные поступки. Этот «мрачный эгоист» предельно альтруистичен. «Дядя не согласился бы быть счастлив один», — сообщает повествователь, как бы предвосхищая — конечно, на бытовом уровне — одну из капитальнейших идей будущей Пушкинской речи (о стремлении русского скитальца к «всемирному счастью»).

То, что Ростанев покорно подчиняется Фоме Фомичу, неудивительно: он бы мог подпасть под влияние и менее значительной силы. Удивительно другое: Фома Опискин простирает свою власть над душами многих людей (в конечном счете даже таких, как Бахчеев — человек далеко не бесхарактерный). Причем почти абсолютное господство этого ничтожества, этого морального монстра основано не на каких-то атрибутах внешнего могущества (деньги, положение, слава); нет, оно, как это ни парадоксально, зиждется на сугубо моральных основаниях.