Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Конечно, такая манера повествования не изобретение Тургенева. Но в «Записках охотника» намекающая интонация приобре­тает принципиальное значение и играет главную роль среди прочих художествен­ных средств.

Запрет, наложенный николаевским режи­мом, предполагал разговор на тему крепост­ного права украдкой, шепотом. Манера на­мекающего, затаенного разговора лучше всяких пространных описаний передавала затхлую атмосферу царской России конца 40-х и начала 50-х годов прошлого столетия, и не только передавала, но обличала и би­чевала ее.

Все рассказы «Записок» оказываются как бы погруженными в атмосферу насторожен­ного намека, умолчания, иносказания. И тогдашний читатель, которого, по словам Герцена, «узкое самовластье приучило до­гадываться и понимать затаенное слово», ясно ощущал в рассказах то, что Тургенев называл arriere pensees (задней мыслью), и ни на минуту не забывал, что речь-то идет, в сущности, о недозволенном.

Намекающая интонация служит эмоцио­нальным фоном, на котором развивается действие.

Читателю, по каким-либо причинам не ощущающему этого фона, ради тренировки стоит прочесть сразу, один за другим, два рассказа «Записок»: «Бурмистр», написан­ный в 1847 году, где этот фон чрезвычайно силен, и «Живые мощи», написанный в 1873 году, начисто этого фона лишен­ный.

«Бурмистр» вызывает чувство возмуще­ния, негодования. В «Живых мощах» все благостно и умильно. Забытая всеми уми­рающая Лукерья виновата в своей болезни сама: послышался ей ночью голос любимо­го, она оступилась и упала с рундучка... И всех-то она любит, и никого не винит: «Барин, милый, кто другому помочь может? Кто ему в душу войдет? Сам себе человек помогай!» Если тридцать лет назад во мно­гих рассказах «Записок» Тургенев изобра­жал положение крепостной крестьянки как рабство в квадрате, подчеркивал полную беззащитность ее не только против поме­щика, но и против крепостного раба — му­жа, свекра, которые измываются над ней как хотят, прикрываясь изречением турге­невского кучера из «Касьяна с Красивой Мечи»: «...у баб слезы-то некупленные. Бабьи слезы та же вода...» Но когда сама Лукерья произносит слова: «У нашей се­стры слезы некупленные» — это звучит при­торно и фальшиво, так же приторно, как и умиление доброго барина, пообещавшего доставить ей «скляночку» с лекарством.

В связи с этим рассказом может возник­нуть вопрос: понимал ли сам автор разру­шительную, революционную силу намекаю­щей интонации или она возникала под его пером непроизвольно, интуитивно?

Думаю, что понимал.

В годы писания «Записок» появилась лю­бопытная рецензия на повести Даля. В этой рецензии, между прочим, было ска­зано:

«Он, как говорится, себе на уме, смотрит невиннейшим человеком и добродушней­шим сочинителем в мире; вдруг вы чувству­ете, что вас поймали за хохол, когти в вас запустили преострые; вы оглядываетесь,— автор стоит перед вами как ни в чем не бы­вало... «Я, говорит, тут сторона, а вы как поживаете?»

Автором рецензии был И. Тургенев.

Зачем же он включил «Живые мощи» в «Записки»?

Ответ, по-моему, прост: в 1873 году это был уже другой Тургенев...

Читатель может возразить, что рассуж­дения о намекающей интонации, если при­мерять их к конкретным рассказам, сомни­тельны и, как теперь вежливо выражаются, «по меньшей мере спорны». Действительно, в некоторых рассказах помещики разобла­чаются без всяких «интонаций» — открыто, резким, сатирическим штрихом (в «Бурми­стре» глядящий на бедолагу мужика сквозь усы Пеночкин — готовая иллюстрация в сти­ле Кукрыниксов).

Мне кажется, что намекающая интонация не только не исключает, но и предполагает открытое изображение отрицательных пер­сонажей; они-то и являются причиной на­мекающей интонации, они-то и оправдыва­ют ее. Если бы в «Записках» не было пеночкиных, зверковых, стегуновых, хрякхуперских и чертопхановых, такая интона­ция выродилась бы в беспредметное манерничание.

Гротеск — крайняя степень намекающей интонации. Характерной чертой этого прие­ма является многообразие градаций — от злой карикатуры до смутного, едва замет­ного намека, иногда и не рассчитанного на то, чтобы читатель его явственно осо­знал.

Так же, как и многие другие рассказы «Записок», «Бежин луг» характерен такими намеками. Совсем не случайно в беседе милых деревенских ребят упоминаются три детских смерти — весной помер Ивашка Федосеев, утоп Вася, утоп и другой, без­вестный мальчуган, обернувшийся «бараш­ком». И наконец, Тургенев заканчивает этот лирический рассказ такими словами: «Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!»