Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Читатель не раз становится свидетелем противоречий, раздирающих душу Едигея. Герой романа знает властную силу чувств, их стихия чуть не захлестнула его, когда он понял, какое место в его мыслях зани­мает Зарипа, жена пострадавшего друга. «Это его судьба — на роду, должно быть, так написано, что разрываться суждено как между двух огней. И пусть то никого не тревожит, это его дело, как быть с самим собой, с душой своей многострадальной. Кому какое дело, что с ним и что его ждет впереди! Не малое дитятко он, как-нибудь разберется, сам развяжет тугой узел, кото­рый затягивался все туже по его же вине...

Это были страшные мысли, мучительные и безысходные».

Едигею не дано дойти до крайних реше­ний. Уехав с разъезда, Зарипа сама покон­чила с ложным для всех, двусмысленным положением. В случае, когда Едигей мог определиться в жизни по-новому, мы не узнаем многих подробностей и ситуации, и его внутреннего состояния. Снова момент выбора и снова рассказ, будто бы оборван­ный на полуслове... Только потом понима­ешь, что это вряд ли случайно, что такие моменты, как бы ни были они важны для Едигея, какие бы зарубки ни оставили в его душе,— всего лишь моменты его бытия как огромного целого.

Еще раз герой романа принял вещи как есть, а это, выясняется, требует иногда не меньшей мудрости и мужества, чем реши­тельная жизненная переориентация.

Достаточно вспомнить перипетии романа, и станет ясно, что вряд ли можно говорить о каких-то склонностях Едигея к нравст­венным уступкам и компромиссам. Его многолетнюю жизнь на разъезде Боранлы, как и всякую другую целостную жизнь, не объяснить ни посредством компромиссов, ни с точки зрения бескомпромиссности: не те, слишком узкие мерки. Они вполне го­дились бы при оценке поведения человека в случае необычном, выходящем за грань повседневности, способном сразу же обна­жить в нем самое сокровенное. А вот по­пробуйте оценить какой-то один человече­ский поступок в бесконечной их череде, когда каждый день — и совсем обычный, и изначально необычен, как все в Сары-Озеках, когда испытание следует за испытани­ем и постоянная проверка человеческих сил стала нормой.

Приходит на память центральный эпизод из поэтичной повести-легенды Ч. Айтматова «Пегий пес, бегущий краем моря»: охотни­ки-нивхи, убедившись, что пресная вода кончается, уходят из жизни, чтобы спасти остающегося в лодке мальчика. В их реше­нии есть трагическая ясность. В этом выбо­ре, освещенном высокой целью, — упорное и яростное торжество всего живого...

Едигею очень часто хотелось бы ясности, потому что некуда деваться от сумятицы мыслей и чувств и надо снова выходить на свой разъезд, и решать бесконечные проб­лемы людских взаимоотношений, и пытать­ся ответить на вопросы, иногда очень же­стокие, заданные временем, и сохранять при этом твердость духа — иначе просто не выдержать.

Изображая такое движение человека сквозь годы и обстоятельства, художник, мне кажется, ставит перед собой более сложную задачу, чем при воспроизведении или домысливании поэтичного народного предания о самоотверженных охотниках...

«Трудолюбивой душой», по словам само­го автора, наделен его герой. Все, о чем вспоминает Едигей, не остыло, не покры­лось пеплом в его памяти. Все принадлежит ему — радость и печаль, свои собственные и тех, с кем он был связан. «Мыслить всегда тяжко»,— говорил Абуталип, друг Едигея, пострадавший после войны из-за злого на­вета. От трудной, а иногда и мучительной работы мысли герой романа не отказывался никогда.

Разъезд Боранлы-Буранный так далек и затерян, что до него, кажется, и добраться невозможно постороннему. Но даже на дальнем степном разъезде не спрячешься ни от времени, ни от житейских бурь, ни от себя самого, вправе подумать Едигей.

Разъезд — звено на линии связи между городами и поселками. Сам же Едигей, прозванный Буранным, ощущает себя зве­ном в причудливых соединениях прошлого и настоящего, в межчеловеческих связях.

«Конечно, есть общая истина для всех, но есть еще у каждого свое понимание»,— утверждал Абуталип Куттыбаев, делая за­писи для своих детей-несмышленышей о войне, о том, что довелось ему узнать и познать. Только много лет спустя, когда уже ушли в прошлое тяжелые пережива­ния, связанные с арестом Абуталипа, когда и реабилитация Куттыбаева тоже стала прошлым, сумел Едигей по-настоящему оце­нить прозорливость своего друга: ничто доб­рое не передается без усилий, само собой — ни от родителей к детям, ни от человека к человеку вообще.