Дмитрий Герасимов: Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011)

Прежде основательно разделенные Петром, православие, самодержавие, народность (как прирожденность ) отныне должны были вновь воссоединиться в общей идеологии спасения царской России, из последних сил цеплявшейся за отмиравший патриархальный быт, примитивный экономический уклад, сословные привилегии, средневековые суеверия и прочие архаизмы и рудименты, освящавшиеся в качестве «исконно русских» и «истинно христианских». Любые изменения и реформы теперь совершались таким образом, чтобы что-то менялось, но в итоге все оставалось, как прежде, без изменений. Именно такой и была Российская империя в свои последние 5—6 «золотых» десятилетий (после Крымской войны 1853—1856 гг.), такой она и запомнилась уходящему веку – балансирующей между взаимоисключающими решениями и не способной ни к одному из них. Но это был уже настоящий «танец над бездной». Ибо однажды запущенный механизм европеизации и просвещения уже не мог просто так остановиться, и реформы, пусть медленно, но совершались, а вместе с ними менялась и Россия.

Не располагавшая достаточными интеллектуальными, нравственными и духовными ресурсами, не материально только, но и идейно коррумпированная «миром», до крайности сросшаяся с государством, православная церковь не только не могла возглавить этот процесс, подготовить общество к принципиально новой жизни в условиях современности, но не могла даже осмыслить его, фактически самоустранившись из истории, предоставив общество самому себе. С самого начала бывшее «религией общности», а не «религией личности», к XIX в. русское христианство окончательно деградировало до уровня бытовой религиозности, исправно справлявшей «мирские нужды», так что любые внешние, социальные, даже бытовые изменения воспринимались как отход от христианства, ретроспективно отождествившего себя с идеализированным прошлым, со всем (этическим, эстетическим и политическим) комплексом «средневекового человека». В то время как «духовные старцы» клеймили современность и пророчествовали о грядущем царстве антихриста, а церковная иерархия продолжала кланяться самодержавию, именно светские мыслители, общественные деятели и литераторы, одним словом – «православные миряне», в меру своих сил и способностей, поднимали православие, вводили христианство в мысль, спасая общество от полной дехристианизации (что позволило в дальнейшем смягчить удар от общественного переворота, подготовить почву для будущего религиозного возрождения). Церковь же все это время не только сама молчала, но и, «отечески опекаемая» правительством, всячески ограничивала любые начинания религиозной мысли. За 1000 лет существования русского православия оно не дало миру ни одного (!) сколько-нибудь значительного богослова (в сравнении даже с давно исчезнувшей Византией) – они появятся уже только в эмиграции после революции, и ниодной (!) самостоятельной школы рационального мышления в христианстве. И XIX в. в этом смысле не был исключением: все так называемые русские религиозные мыслители на самом деле были представителями светской мысли, преодолевавшими сопротивление церкви и предлагавшими современное видение христианства.

Вот в этой, по существу, светской среде в «золотой», закатный период существования Российской империи и формулируется знаменитая «русская идея», служившая своего рода либеральной, секулярной транскрипцией «христианского национализма», тоже обращенного в первую очередь к «образованной» части русского общества. Задача была не только «связать христианство и современность», но методом интуитивного проникновения в душу Православия отыскать интимнейшую, родовую связь русского природного сознания с христианством, выразить в идее глубочайшие струны русской религиозности. И эта связь очень скоро (поскольку отыскать могли только то христианство, которое существовало в действительности) была найдена в идее русской всечеловечности (или «общечеловечности»), центральным стержнем пронизывающей все формы бывшего прежде «национализма» – от «православного» до «христианского» (включая «просвещенный»), и как бы венчающей собой и саму «русскую идею» в XIX в., которая в наиболее радикальном безрелигиозном варианте уже просто означала «собрать в своей природной национальности все вообще народы, объединив их вокруг идеи человеческого единства и братства». Но, кроме всего прочего, идея русской всечеловечности (или иначе – неразличения собственной прирожденности, неотличения себя от других) более всего соответствовала и задачам удержания многонациональной Российской империи, на «окраинах» которой уже вовсю разгорались национальные пожары.