Ольга Чигиринская - Семь футов под килем на краю света

Задаваться вопросом о том, каким макаром у Джека оказался чудодейственный компас, указывающий на предмет его желания, а не на север, и почему из 882 монеток ни одна не была переплавлена на золотые зубы (то-то пираты попарились бы — хуже, чем с поиском потомка Бутстрэпа Билла!) так же нелепо, как спрашивать, почему добрая фея не может пролонгировать превращение тыквы в карету после полуночи и почему туфельки, отличие от всего прочего, не превратились, скажем, в ореховые скорлупки. У сказки своя логика.

У мифа тоже своя, но она объемлет логику сказки и частично объясняет ее.

И вот здесь началось то, чего удалось избежать первому фильму за счет сказочности, равно приемлемой и в стилистике барокко, и в стилистике романтизма: отчетливый раскол, раздрай между двумя направлениями, двумя настроениями, мирно уживавшимися в «Проклятии черной жемчужины».

Дело в том, что барокко с сырым мифом работать не умеет. Сырой миф, не облагороженный литературной традицией, слишком коряв, кровав и лохмат. Он как первобытная Баба Яга, еще не сыгранная Милляром — «нос в потолок врос, жопа жилена, манда мылена». Его нельзя пустить на порог приличного дома, даже если вести речь о «низовом барокко». Оно под напором мифа трещит и рвется, не вмещая дикую стихию — как корсаж на Тиа Далме, обретающей свой истинный облик.

Так что мифологическая линия в фильме полностью отдана на откуп романтикам. Уже название фильма отсылает нас к ярчайшей звезде неоромантики — Стивенсону. У Стивенсона же заимствована деревянная нога Дэви Джонса. И кстати о Бабе Яге — проводник душ на тот свет в языческих сказаниях традиционно «одной ногой на том свете», а кем у нас работал Дэви Джонс до того как зарвался, э?

От трех главных барочных персонажей «Проклятия черной жемчужины» в «Сундуке мертвеца» остались рожки да ножки: бедолага Норрингтон, раз поддавшись сантиментам и дав Джеку фору, потом не смог его нагнать, страшно расстроился и уронил свое офицерское достоинство прямо в хлеву. Меня тут поправили, что Норрингтона не могло сломить одно только поражение — такие люди ломаются не когда нарушают правила, а когда правила дают трещину. Что ж, они ее дали, да не трещину, а целую пробоину ниже ватерлинии — вот Норрингтон и пошел ко дну. Барбосса же, краса и гордость первого фильма, воскресает только на последних секундах.

Зато на первый план выходит та сияющая пустота, которая так ловко умеет вписываться в барочные маски и туалеты — лорд Катлер Беккет, словно сошедший со страниц книги Беньяна, ничто в напудренном парике, концентрация тщеславия, властолюбия и подлости, барочный злодей, и даже еще лучше — барочный дьявол. Вот тот человек, из-за которого коммодор Норрингтон одиноко и жестоко надирается в таверне на Тортуге. Вот, из-за кого и в барочном мире посыпалась позолота, и в романтическом дрогнуло небо.

Дэви Джонс — романтический дьявол, они с Беккетом образуют гармоническую пару: бесконечный самовлюбленный эгоизм, превративший лицо в рожу спрута — и маска без лица. В их персонах и романтизм, и барокко разворачиваются к зрителю самыми отвратительными сторонами. Фильм не зря называется Dead man's chest, не зря таит в названии непереводимый на русский язык каламбур: chest по-английски — и «сундук», и «грудь». Сердце-то можно, оказывается, вынуть из груди и положить в сундук (да, мистер Рагетти, в самом буквальном смысле), и на слух вроде бы ничего не изменится — а по сути дела изменится многое. Грудь пуста — а сердце заточено в механическую шкатулку, в надежную темницу, которую можно открыть только специальным ключом.

Сердце в сундуке — это, братие, такая архаика, что я прямо в кинозале завыла от восторга, когда услышала про такой поворот событий. Ну да, Кащей Бессмертный, а что вы себе думали? Миф же! Архетип же!

Кащей Бессмертный боится смерти, вот в чем штука. В стремлении стать неуязвимым он прячет сердце в надежный тайник — и тем самым становится уязвим для всякого, кто узнает о тайнике. А лорд Катлер Беккет, несомненно, узнает — не зря же в его приватной темнице на острове пытки и казни поставлены на поток. Из каждой морской легенды лорд Беккет выковыривает рациональное зерно, а из этого зерна печет себе пирожок. Бедный архаичный Дэви Джонс — лорд Беккет сильнее тебя уже потому, что у него сердца вообще нет. Что бы ни означало слово chest — это место пусто.

«Мир изменился…». Только произносит это не Галадриэль, а Беккет, и произносит тоном торжества. Джек Спарроу — вымирающий вид. На карте становится все меньше белых пятен. А из всех сказок мы выберем самую страшную и заставим ее на себя работать.