Константин Мочульский - Русские поэтессы

Девять лет отделяют старшего поэта от младшего: первое издание «Orientalia» Мариэтты Шагинян — 1913 г., «Двор чудес» И. Одоевцевой —1922 г. За это время изменяются не только поэтика и художественные приемы; передвигается вся установка души, все соотношения творческих сил. Два поколения через расселину немногих лет не видят друг друга, а если и увидят — не узнают, не поймут. Пафос, эстетику, лирическое волнение поэтов, писавших до революции, молодые назовут «неудачным приемом» — и они по своему будут правы. Ведь душевное напряжение, вынесшее на поверхность сознания эти стихи и эти слова, более не воспринимается; остались только «приемы». Не все ли равно, что они когда-то обжигали раскаленной лавой: теперь это просто — черные, некрасивые камушки. Когда «старики» говорят о кривляний и бездушьи послереволюционного поколения поэтов, зачем приписывать им низменные чувства? Новые звуки до них не долетают: новые слова не волнуют; для них это тоже «неудачный» прием.

Но критик — такое удивительное существо, что все его «впечатляет»: он целомудренно грустит с Ахматовой и вибрирует от звериного рыка Маяковского. Он — эклектик по природе; ему позволяется держать в тайне свои эстетические убеждения. Мариэтта Шагинян— очень образована и умна. Ей принадлежит «Введение в эстетику» и «История искусства»; она выступала со статьями о театре, о поэзии (О блаженстве имущего. Поэзия З. Н. Гиппиус); она написала несколько сборников рассказов и пьес; И ее стихи сделаны умно и умело; поэт знает свое ремесло и сразу видно, что его знания основательны, и продуманы и усвоены прочно. Нигде никаких промахов, небрежностей: все кажется написанным по заранее разработанному плану. Даже в лирических взглядах чувствуется мера, даже в эротике — расчет. В этом сознательно выбранном и добросовестно выполненном задании — основа поэтического дела М. Шагинян. Разум управляет образами, искусно строит строфы, следит за правильным развитием мысли. И в путях души нет неожиданных изломов и узлов. Нет неповторимо-личных остановок и ускорений. Все души идут по одному «божьему Чертежу», закономерность владеет человеческой душой; — порядок и число — в мире.

Лучшие стихотворения М. Шагинян внушены ей Тютчевым; прислушиваясь к его голосу, она становится проще и проникновенней. И если бы не практическая мораль, неизменно окрашивающая ее философские стихи, и превращающая их в «утешения», «советы», «правила жизни» — ее можно было бы назвать наследницей поэта «Дня и Ночи». Вот, например, сознательный pendant к известному тютчевскому стихотворению. Привожу первую и последнюю строфу:

Этот философский пафос почти совсем освобождается от рассудочного дидактизма в «Оде времени». Поэт достигает сильного, торжественного звучания, высокой чистоты слов. Державинские ритмы припомнились ему при создании этой оды.

Менее всего меня удовлетворяет эротическая экзотика М. Шагинян, восточные пряности и неги в сборнике «Orientalia». Я не доверяю ее «благоуханной деве», которая с ложа «покрытого шкурой леопарда» соблазняет путника кувшином ширазского вина, гранатами, дыней и персиками («смуглыми и усатыми»). Не верю, что она луну называет Селеной, что она живет между «Каспием и Нилом». Почему-то мне кажется, что родилась она в одном из московских литературных кружков и восприемником ее был поэт Валерий Брюсов. Усилия М. Шагинян стать непосредственной, наивной, «народной» — слишком явны. И поэтому вся стилизация под сладострастие Востока — одно заблуждение. А ведь нехорошо если читатель не разделяет заблуждений автора.

Переход от Шагииян к Одоевцевой — резкий. Никакой постепенности; преемственность порвана. Не только темы и ритмы, — слова другие. Как широко должно быть понятие «поазия», если в него входят столь различные вещи! Я понимаю недоумение среднего читателя, когда ему читают:

Как, и это — стихи, и «Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает, пусть роза сорвана, — она еще цветет» — тоже стихи? И все же — у Одоевцевой — стихи, более того: хорошие стихи. В сборнике «Двор чудес» всего несколько лирических стихотворений: они и изящны, и незначительны. В них личный «шепот» поэта заглушен голосом Ахматовой. Но в перепевах знакомых песен есть теплота и «уютность», несвойственные старшему поэту. Это менее закончено, заострено, «сделано», чем у Ахматовой; не гравюра, неизменная и холодная в своем совершенстве, а легкий набросок талантливого ребенка: