Лео Яковлев - Достоевский - призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Но «буди! буди!» Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав! А для этого я прежде всего умоляю моих оппонентов и корреспондентов-евреев быть, напротив, к нам, русским, снисходительнее и справедливее. Если высокомерие их, если всегдашняя «скорбная брезгливость» евреев к русскому племени есть только предубеждение, «исторический нарост», а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайнах его закона и строя, — то да рассеется всё это скорее и да сойдемся мы единым духом, в полном братстве, на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей, государству и отечеству нашему! Да смягчатся взаимные обвинения, да исчезнет всегдашняя экзальтация этих обвинений, мешающая ясному пониманию вещей. А за русский народ поручиться можно: о, он примет еврея в самое полное братство с собою, несмотря на различие в вере, и с совершенным уважением к историческому факту этого различия, но все-таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон. Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его. Я знаю, что в еврейском народе и теперь можно отделить довольно лиц, ищущих и жаждущих устранений недоумений, людей притом человеколюбивых, и не я буду молчать об этом, скрывая истину. Вот для того-то, чтоб эти полезные и человеколюбивые люди не унывали и не падали духом и чтоб сколько-нибудь ослабить предубеждения их и тем облегчить им начало дела, я и желал бы полного расширения прав еврейского племени, по крайней мере по возможности, именно насколько сам еврейский народ докажет способность свою принять и воспользоваться правами этими без ущерба коренному населению. Даже бы можно было уступить вперед, сделать с русской стороны еще больше шагов вперед… Вопрос только в том: много ли удастся сделать этим новым, хорошим людям из евреев и насколько сами они способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми?"

Таким образом, Ковнер получил целых два ответа на свое письмо — в печати и лично.

Как видим, свой печатный ответ Достоевский начинает с признания в том, что вообще «еврейским вопросом» он не занимается и озаглавил так этот раздельчик «Дневника писателя» в шутку. Затем наш «шутник» сообщает, что, называя «иногда» еврея «жидом» — словом, подобранным великим и могучим русским языком на восточноевропейской лингвистической помойке, он «не думал, чтоб это было так обидно», и что вообще слова «жид, жидовщина, жидовское царство» он будто бы употребляет для обозначения «известной идеи», а не национальности конкретного лица. И беда в том, что «на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея». Вот сейчас мы и поищем это «что-нибудь»: приведенные выше слова написаны в марте 1877 г., а в июле 1879 г. он сообщает Анне Григорьевне, что рядом с ним в Эмсе «дверь об дверь, живут два богатых жида, мать и ее сын 25-летний жиденок, — и отравляют мне жизнь» тем, что болтают день и ночь, и не как люди (по-немецки или по-жидовски) со «сквернейшей жидовской интонацией» и т. д. После слов нашего «шутника»: «Ах эти проклятые жиды, когда же дадут спать!» дело даже доходит до конфликта. Эта ситуация выставляет Достоевского явным лжецом, поскольку «жидовка»-мать и 25-летний «жиденок»-сын — это явно не «характеристика века», а национальность конкретных лиц. Кроме того, вряд ли во всем мире можно найти «что-нибудь» более раздражительное, чем сам наш замечательный писатель.

Если же вспомнить и о том, как его до исступления раздражали тупые немцы, грязные и глупые швейцарцы, «полячишки», «английские рожи» и прочие, то ближайшим аналогом ему из числа известных исторических личностей будет, пожалуй, бесноватый фюрер Адольф, задыхавшийся от злобы, когда речь заходила о любом народе, кроме, естественно, немецкого. А чтобы завершить эту тему, стоит сказать и об удивительной «деликатности» Достоевского: в том же письме, где он так страдает от соседей-«жидов», он пишет о том, что его мучит «спазмодический кашель ужасный, по получасу и более сряду, и пред засыпанием и пробуждаясь, сильнее, чем бывал зимой». По-видимому, наш «шутник» совершенно искренне полагал, что слушать его «спазмодический кашель по получасу и более» соседним с ним «жидовке» и 25-летнему «жиденку», находящимся «дверь об дверь», гораздо приятнее, чем ему сквозь этот кашель слушать их разговоры «по-немецки или по-жидовски». Впрочем, может быть он считал, что и в мучившем его кашле виноваты «жиды», как «известная идея»? Есть же и такая «логика»!