Александр Минкин - Нежная душа

Книгочеловечество на наших глазах заменяется телечеловечеством. Оно не знает запретов.

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»

Это Тургенев написал в XIX веке. К юбилею? Русскому языку тогда как раз исполнилась тысяча лет. Если верить учебникам, язык создали (помогли создать) святые Кирилл и Мефодий.

Родным языком Кирилла и Мефодия был греческий; братья родились в Греции, в Салониках; отец – византийский военачальник.

Наука утверждает (цитирую энциклопедию):

«СТАРОСЛАВЯНСКИЙ язык – язык древнейших славянских переводов с греческого, которые были сделаны Кириллом и Мефодием в середине IX века. С самого начала старославянский был языком книжно-литературным и никогда не использовался в качестве средства бытового общения.

ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИЙ язык – средневековый литературный язык, сохранившийся до нашего времени в качестве языка богослужения. Восходит к созданному Кириллом и Мефодием на основе южнославянских диалектов старославянскому языку.

Церковнославянский язык с самого начала был языком церкви и культуры, а не какого-либо отдельного народа. Церковнославянский никогда не был языком разговорного общения».

Всё это страшно интересно, согласны?

Русскому, значит, не тысяча сто лет. Русский – он же «язык разговорного общения». Значит, старше, чем старославянский.

Но этот старый русский язык (язык «Слова о полку…») и русский язык Пушкина – разные. Про наш русский и не говорю.

Во дни его сомнений, во дни его тягостных раздумий о судьбах родины Тургеневу лично ничего не грозило. Эти сомнения и раздумья о судьбах России мучили писателя во Франции. Возвращаться он не предполагал. Да и жить оставалось недолго.

А те, кто сомневаются и думают, не покидая родных пределов, невольно испытывают некоторые опасения.

Таковые свойственны и журналистам, и редакторам (мол, чего нам за это будет?).

Но сам собою возникает куда более важный вопрос.

Самое знаменитое стихотворение в прозе Тургенев написал в конце жизни. Оно было опубликовано (после тягостных раздумий редактора и не без опасений) в декабрьском номере «Вестника Европы» (1882); журнал элитарный, тираж маленький. Через девять месяцев Тургенев умер.

Десятилетиями советские школьники учили этот шедевр наизусть. Вот он целиком:

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Нам всем это преподносилось как гимн великому русскому языку и великому русскому народу. (Стоит напомнить, что в 1950-1970-х великий русский народ был почти тождественным синонимом великого советского народа.)

Обратите внимание: прославляет русский язык не политик, вербующий электорат, добывающий голоса; не квасной патриот, который хвалит свой язык, потому что никаких больше не знает. Тургенев в этом деле признанный эксперт высочайшей квалификации. Французский знает лучше французов, немецкий – в совершенстве, английский, итальянский… Он знает чужие языки и именно в сравнении с ними называет русский великим и могучим.

Но что за тягостные раздумья у старика Тургенева? От чего он впадает в отчаяние? А-а, это он, небось, про крепостное право.

Нет, крепостного права уже двадцать лет не было. И не о чем-то об одном писал Тургенев; нет, он в отчаянии от всего, что совершается дома.

Неужели не происходило ничего хорошего? Или это написал злобный русофоб, клеветник? Или псих, который все видит в черном свете (еще надо разобраться, что такое черный свет).

Похоже, он и сам испугался того, что у него получилось. Не захотел оставить читателя в мрачном отчаянии («Русский язык» был заключительным в том цикле стихотворений в прозе, в уже упомянутой предсмертной публикации).

Захотел вырулить, выгрести к свету, к надежде – против течения. Получилось слабо.

Всё «стихотворение» – сильные, прямые утверждения, горький, беспросветный упрек. Приговор. А в конце – «но нельзя верить, чтобы такой не был» – путаная, туманная фраза с тремя отрицаниями; реверанс, а точнее сказать, реверанс авансом (поди пойми). Да и сама конструкция «нельзя верить» – бессмыслица. К вере не приложимы льзя и нельзя.