Сергей Курганов - Перспектива. Заметки об учебных произведениях молодых художников

В «кукле вертепа» чем традиционнее и успокоеннее, гармоничнее традиционный костюм, тем беспокойней, индивидуальней демонические глаза героини (вспомним Гоголя). Глаза вырываются из костюма, тело — из цикличного архаического ритуала. Возникает характерный для нового этапа творчества ритм девушки, вырывающейся из ею же созданной гармонии.

В пластилиновом мультфильме фрагмент, когда откровенно пластилиновая, откровенно сделанная и неживая собака начинает лизаться, как живая, — хорош чрезвычайно. Есть старый спор. Один психолог говорит — когда дом выстроен, не должно быть ничего, рассказывающего об истории его постройки. Лесов там всяких и прочего. Другой психолог возражает: «Да нет, дом — это дом вместе с историей его постройки. Важно, что он когда-то и не был домом, что были леса и прочее. И вместе с тем он — дом». В мультфильме — не сразу живые фигурки, сначала видно, что они пластилиновые. И вдруг — они превратились в живых, и мы видим лизучую живую псину и видим сам переход от живого к неживому. Сам процесс оживления показан. Может, даже так — предметом изображения оказывается чудесное оживление неживого. А не сразу — живое, и мы не должны замечать пластилин.

Вот «альтер эго» Насти Зориной — её одноклассница Инна Баблоян.

Большой и подробный разговор о её картинах, надеюсь, впереди.

Скажу лишь об одной из них, потрясшей моё воображение. О «Многофигурной композиции». На этой картине обнажённые и полуобнажённые девушки, наделённые вертикальной осанкой и чувством собственного достоинства, изображены у костра, который они развели на берегу тёплого моря.

Всё здесь язычески-девичье. Ни выпить, ни поцеловать… шестое чувство.

И опять — вертикаль.

Нет падения.

Обнажение, роскошь девичьего тела, то, что видеть нельзя, — а вот, смотри. А трогать — не смей. Целовать — не смей.

И не потому, что стыдлива нагая дева.

А потому, что если будешь трогать — будешь не это трогать.

А эту прелесть тронуть, поцеловать, взять в принципе нельзя.

Потому что нельзя поцеловать вертикаль.

Нельзя обнять взлёт.

Отдай взлёт раньше срока на поцелуй, на падение-наслаждение, уложи деву, лиши её прямостояния — и нет ничего, нет красоты, нет искусства, нет радости, гламур один. Его и целуй.

Быть зрителем — значит продлевать красоту.

Перетянуть девичью красу на берег похоти — и прости-прощай искусство. Не зреть будешь, а жрать.

Об этом и толкуют в своих картинах Настя Зорина и её подруга Инна Баблоян.

Мне кажется, что за авторской криволинейной перспективой (многовариантной) — будущее. Не только в художественной фотографии, но и в изобразительном искусстве. Петров-Водкин — это только начало. Взял билет на Губермана — приезжает в Харьков. Читаю его взахлёб. Вот-таки аполог криволинейной перспективы! Это как футуризм был и в изобразительном искусстве, и в поэзии, так и криволинейная перспектива в начале двадцать первого века упрямо становится ведущей формой мировосприятия — и в литературе, и в живописи, и в киноискусстве.

Вот этот уход от прямого угла, от перпендикулярности, от вертикали — в отношении источника света, теней, искривления горизонта, появление падающих персонажей (это уже есть у Петрова — Водкина), отождествление полёта и падения, вообще — пафос падения — меня очень волнует. Что-то здесь открыто очень важное и для поэзии, и для живописи, и для кино, и для художественной фотографии.

Очень важно смещение источника света в центр картины, скажем, в область диафрагмы (талии) героя или героини. Это значит, что источником света становится бунинское «лёгкое дыхание». Свет начинает дышать, он исходит не от солнца, луны или фонаря. Его излучает герой. Свет не столько освещает, сколько создаёт формы. И освящает их. Фигуры могут быть буквально сотканными из такого света. Это и в иконе есть, но в начале двадцать первого века, возможно, источником света-дыхания может становиться и обычный герой (не Христос).

Тенденции современного искусства, его мощь — в возможности искривления горизонта светом, во вторжении света, искривляющего судьбы героев изображения и — одновременно создающего этих героев как бы заново.

Эти герои уже не по-ренессансному упрямо-перспективны и вертикальны, а такие, которые не боятся упасть, не боятся посмотреть на себя «глазами клоуна», не боятся кривляться и искривляться. То, что человек Возрождения счёл бы смертельно опасным для своей «прямолинейности» и устремлённости вверх и вперёд — современный человек, искривлённо-изломанный, падающий-взлетающий (очень точно у Губермана) воспринимает как особый пафос своей грешной жизни, как её естественную форму. В одном из самых точных и самых трагических «гариков» Губерман написал: