Борис Вадимович Соколов - Расшифрованная «Белая Гвардия». Тайны Булгакова

Вот он, рядовой пехотный офицер (в действительности – артиллерийский. – Б.С. ), каких мы много видели на русской сцене, за самым обыкновенным делом: сидит на койке и стягивает сапоги, одновременно роняя отдельные слова признания капитуляции. А за кулисами – «Интернационал». Жизнь продолжается. Каждый день нужно будет тянуть служебную, а может быть, даже военную лямку…

Глядя на Добронравова, думалось: «Ну, этот, пожалуй, будет командиром Красной Армии, даже обязательно будет!»

Мышлаевский – Добронравов был куда умнее и значительнее, глубже своего булгаковского прототипа (а сам Булгаков, заметим, – умнее и значительнее своего критика Литовского. – Б.С. ).

Несравненно трагичнее созданного автором мелодраматического образа был и Хмелев в роли Алексея Турбина. Да и в целом театр оказался намного умнее пьесы. И все же не мог ее преодолеть!»

Постановщиком спектакля был Илья Яковлевич Судаков, который был всего на год старше самого Булгакова, а главным режиссером – КС. Станиславский. Именно в работе над «Днями Турбиных» по-настоящему сложилась молодая труппа МХАТа.

Почти вся советская критика дружно ругала булгаковскую пьесу, хотя иной раз рисковала похвалить мхатовский спектакль, в котором будто бы актерам и режиссеру удалось преодолеть «реакционный замысел» драматурга. Так, нарком просвещения А.В. Луначарский утверждал в статье в «Известиях» 8 октября 1926 года, сразу после премьеры, что в пьесе царит «атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля», считал ее «полуапологией белогвардейщины», а позднее, в 1933 году, назвал «Дни Турбиных» «драмой сдержанного, даже если хотите лукавого капитулянтства». В статье журнала «Новый зритель» от 2 февраля 1927 года Булгаков, составивший альбом вырезок рецензий на свои произведения, отчеркнул следующее: «Мы готовы согласиться с некоторыми из наших друзей, что «Дни Турбиных» циничная попытка идеализировать белогвардейщину но мы не сомневаемся в том, что именно «Дни Турбиных» – осиновый кол в ее гроб. Почему? Потому, что для здорового советского зрителя самая идеальная слякоть не может представить соблазна, а для вымирающих активных врагов и для пассивных, дряблых, равнодушных обывателей та же слякоть не может дать ни упора, ни заряда против нас. Все равно как похоронный гимн не может служить военным маршем». Драматург в письме правительству 28 марта 1930 года отмечал, что в его альбоме вырезок скопилось 298 «враждебно-ругательных» отзывов и 3 положительных, причем подавляющее большинство их было посвящено «Дням Турбиных». Практически единственным положительным откликом на пьесу оказалась рецензия Н. Рукавишникова в «Комсомольской правде» от 29 декабря 1926 года Это был ответ на ругательное письмо поэта Александра Безыменского, назвавшего Булгакова «новобуржуазным отродьем». Рукавишников пытался убедить булгаковских оппонентов, что «на пороге 10-й годовщины Октябрьской революции… совершенно безопасно показать зрителю живых людей, что зрителю порядочно-таки приелись и косматые попы из агитки, и пузатые капиталисты в цилиндрах», но никого из критиков так и не убедил.

В пьесе, как и в романе, отрицательным героем является Тальберг, озабоченный лишь своей карьерой и произведенный теперь в полковники. Во второй редакции пьесы «Белая гвардия» он вполне шкурнически объяснял свое возвращение в Киев, который вот-вот должны были занять большевики: «Я прекрасно в курсе дела. Гетманщина оказалась глупой опереткой. Я решил вернуться и работать в контакте с советской властью. Нам нужно переменить политические вехи. Вот и все». Однако для цензуры столь раннее «сменовеховство» такого несимпатичного персонажа, как Тальберг, оказалось неприемлемым. В результате в окончательном тексте пьесы свое возвращение в Киев Тальбергу пришлось объяснять командировкой на Дон к генералу П.Н. Краснову, хотя оставалось неясно, почему этот не отличающийся храбростью персонаж выбрал столь рискованный маршрут, с заездом в город, который пока еще занимали враждебные белым петлюровцы и вот-вот должны были занять большевики. Внезапно вспыхнувшая любовь к жене Елене в качестве объяснения этого поступка выглядела довольно фальшиво, поскольку прежде, поспешно уезжая в Берлин, Тальберг не проявлял особой заботы об оставляемой супруге. Возвращение же обманутого мужа прямо к свадьбе Елены с Шервинским нужно было Булгакову для создания комического эффекта и окончательного посрамления Владимира Робертовича (так теперь звался Тальберг).