Лев Лосев - Как работает стихотворение Бродского

Одна из важнейших черт поэтики Бродского — дерзость в пользовании лексикой, проявляющаяся в дискриминированном словаре. По словам Я. Гордина, «в очередной раз в русской культуре, в русском языке поэт очень многое соединил. Просто он осуществил тот же принцип, которым пользовались и Пушкин, и Пастернак, — введение новых пластов на новом уровне» [233] Гордин Я. Трагедийность мировосприятия // Полухина В. Бродский глазами современников. С. 66. . В стихотворении сближаются далеко отстоящие друг от друга словарные пласты — лагерный словарь ( барак, конвой ), тюремный сленг ( кликуха ), пафос ( благодарность и солидарность ), простонародные выражения ( слонялся, сызнова, жрал ), диалекты (женский род в слове «толью» ненормативно) и высокий стиль ( озирал, вскормила ). В нем Бродский продолжает свой великий труд — усваивая и присваивая «другую» речь, он переплавляет и очищает от шлака весь «совяз» (в конце концов, ведь страна говорила именно на таком языке). Оказываясь быть зависимым от истории, как и не считая себя в долгу перед обществом, но «пользуясь языком общества, творя на его языке, особенно творя хорошо, поэт как бы делает шаг в сторону общества» [234] См. на эту тему высказывания самого Бродского в интервью редактору журнала «Америка» (Май 1992. № 426. С. 35–36). Включено в сборник избранных интервью Бродского (Бродский И. Большая книга интервью. С. 616). . Поэт, на долю которого выпала воистину пушкинская задача — открыть двери поэзии для всех аспектов живого русского языка, включая мат и тюремный сленг, включая весь «совяз», оказывается изгнанным из живого языка. Этот факт часто сводил его с ума и повергал в отчаяние более глубокое, чем «тоска по родине», как ее понимают те, кто родины никогда не покидал. Но и оказавшись за физическими пределами родного языка и русской культуры, Бродский продолжал служить «речи родной, словесности» (II: 292), чтил демократию языка.

В заключение следует заметить, что это стихотворение не единственное, написанное Бродским в день своего рождения. Первое стихотворение, «Малиновка» (I: 322), датировано 24 мая 1964 года, когда Бродский был уже осужден и выслан на Север. Отождествляя себя с маленькой певчей птичкой малиновкой, Бродский, пользуясь традиционной поэтической лексикой, констатирует факт неволи без всякого эффекта и надрыва. Второе, озаглавленное датой и местом написания «24.5.65, КПЗ» (I: 423) [235] В письме к Я. Гордину от 15 июня 1965 года автор пишет: «Свой день рождения провел в тюрьме: получил семь суток за то, что опоздал из Ленинграда на три дня». Цит. по самиздатовскому четырехтомнику Марамзина (Т. 2. С. 494). , знаменует важный рубеж в его жизни — двадцатипятилетие. Как и стихотворению на 40-летие, ему присущ лексический масштаб — от тюремной лексики ( камера, волчок, дежурный, колючая проволока, часовой ) вперемежку со сленгом ( мусор — милиционер) и матом ( хуярит ), разбавленным разговорным словарем ( прихлебывает, плюется, маячит, сортир ) до пафоса ( Феб и Аполлон ). В этом смысле она служит как бы прообразом стихотворения 1980 года. Тот же уничижительный автопортрет («И сам себе кажусь я урной, / куда судьба сгребает мусор, / куда плюется каждый мусор»; «Колючей проволоки лира») и возвышенное завершение («И часовой на фоне неба / вполне напоминает Феба. / Куда забрел ты, Аполлон!»), что и в стихотворении «Я входил <���…>».

Примечательно, что во всех трех стихотворениях на день рождения Бродский отступает от классической традиции, в которой принято отсылать к месту и времени рождения и называть свое имя. Достаточно вспомнить десятую элегию из «Тристий» Овидия, первую автобиографию в стихах [236] О теме изгнания у Овидия и Бродского см.: Ичин К. Бродский и Овидий // Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 227–249. . У Бродского жизнь начинается с ареста и тюремного заключения («срок» — это то, во что превращается время в заключении), а вместо имени нам предлагается сленговое «кликуха» (то, во что превращается имя в неволе). Слово «кликуха», будучи образовано от «кличка», фонетически отсылает нас к глаголу «кликушествовать», т. е. «пророчить», что немедленно отсылает нас к «Пророку» Пушкина. Бродского роднит и с Овидием, и с Пушкиным нечто более важное — вера в свой дар, в силу поэтического слова: