Взбаламутивший море
ветер рвется, как ругань с расквашенных губ,
в глубь холодной державы…
Призрак (тень) появляется в самом конце параграфа: он приникает к окну знакомой ему квартиры, заглядывая внутрь [150] Речь идет о вильнюсской квартире (точнее, мансарде), где адресат жил с конца 1970-го по 1973 год. Бродский бывал и некоторое время жил в этой квартире; с ней связаны события, послужившие импульсом для «Литовского дивертисмента». Под мансардой, на втором этаже дома, находилось какое-то учреждение, официально связанное с радио. Мы подозревали (без особых на то оснований и не совсем всерьез), что это центр подслушивания вильнюсского КГБ и что все происходящее в мансарде автоматически записывается. Отсюда строки 71–73: «микрофоны спецслужбы в квартире певца / пишут скрежет матраца и всплески мотива / общей песни без слов».
. Оконное стекло — новое воплощение границы — оказывается также и зеркалом. Пересечь поверхность зеркала, связать распавшееся надвое пространство (и время) способна только речь. Прямая речь и начинается со следующего параграфа; она длится до конца стихотворения, заключая в себе описательные пассажи, продолжающие интродукцию, и явно выраженный философский монолог.
Тема призрака отсылает не только к Пушкину, но и к традиции раннего романтизма (Жуковского), и далее — к фольклору. Призрак почти автоматически влечет за собой многочисленные коннотации и микромотивы, присутствующие и в «Литовском ноктюрне»: он обычно связан с зимой [151] Ср. 22–23 («Над жнивьем Жемайтии / вьется снег, как небесных обителей прах»), 202–204 («Кельнер, глядя в упор, / видит только салфетки, огни бакалеи, / снег, такси на углу»), 324–327 («То Святой Казимир / с Чудотворным Николой / коротают часы / в ожидании зимней зари»).
(сочельником), полночью [152] Ср. 67–68 («В полночь всякая речь / обретает ухватки слепца»), 170 («Полночь. Сойка кричит»), 183 («Полночь в лиственном крае»).
, водой; он заставляет блуждать [153] На уровне синтаксиса и наррации это отображается запутанным строением монолога с многочисленными «петлями», возвращениями к прежним темам и т. п.
, отпускает шутки, с ним нельзя разговаривать [154] Как мы уже заметили, диалог в «Литовском ноктюрне» так и не завязывается.
, он виден только тому, кому является, оставаясь незримым для других [155] Ср. параграф XIV, полностью посвященный этой теме.
, наконец, он исчезает при крике петуха. Последний микромотив до некоторой степени определяет композицию вещи. В начале своего монолога призрак заверяет (38–39):
…сгину прежде, чем грянет с насеста
петушиное «пли».
В конце это пророчество исполняется. После параграфа XV призрак перестает упоминаться: он постепенно сливается со своей «естественной средой» — воздухом и пустотой. Значительно позднее (в прошедшем времени) заходит речь об обещанном петушином крике (300–302):
Вот чем дышит вселенная. Вот
что петух кукарекал,
упреждая гортани великую сушь!
Топос призрака претерпевает многоразличные видоизменения. Бросив тело лишь на время, при жизни, призрак предвещает будущую смерть («гортани великую сушь») — он говорит о ее постепенном приближении, о некоем смывании личности [156] Ср. характерное для Бродского место: «Там чем дальше, тем больше к тебе силуэта» (155).
, нарастании «незримости» и «отсутствия». Поэт смотрит на себя изнутри (совпадая с призраком) и одновременно со стороны, как бы принадлежа двум разным временным и пространственным мирам. Это постоянный прием у Бродского; в «Литовском ноктюрне» он дополнительно подчеркивается совпадением-несовпадением адресанта и адресата. Кроме того, тема предстает в ироническом ключе. Для человека, выросшего в СССР, слово «призрак» автоматически соотносится с первой фразой «Манифеста Коммунистической партии», которая в советской империи не только вколачивалась в мозги школьников и студентов, но и служила предметом малопристойных шуток. Отсюда юмористически окрашенные зачины параграфов XIV и XV (199: «Призрак бродит по Каунасу. Входит в собор…»; 217–221: «Призрак бродит бесцельно по Каунасу. Он / суть твое прибавление к воздуху мысли / обо мне, / суть пространство в квадрате, а не / энергичная проповедь лучших времен»). К «проповеди лучших времен» отсылает и окказиональное слово «Макроус» (99) [157] В этой непереводимой шутке, обыгрывающей понятие «больших (мокрых?) усов» и звуки имени «Маркс», видимо, контаминированы усатый Маркс и усатый Сталин — два пророка максимы «цель оправдывает средства» (ср. 97–98).
. Любопытно, однако, что отождествление адресанта с цитатой из «Манифеста» (33) соотносится с серьезным моментом стихотворения — отождествлением призрака и текста [158] Об этом см. в конце настоящей работы.
.
Читать дальше