Коллектив авторов - Пристальное прочтение Бродского. Сборник статей под ред. В.И. Козлова

Строфа 2: Здесь ничто не изменилось. Ни / мебель, ни погода. / Предметы в отсутствие человека набирают (ся) / постоянства [зрелости], пятно за пятном.

Строфа 3: Мне холодно. Сквозь огромные запотевшие окна / я наблюдаю жестикулирующих чудаков, / надутых лещей, нагревающих / свой аквариум.

Строфа 4: Разворачиваясь вспять, река / превращается в слезу, реальность — / в воспоминание, которое / способно, словно кончики пальцев, ухватить

Строфа 5: всего лишь хвостик ящерицы, / исчезнувшей в пустыне, / которой так хотелось навсегда остановить / путешественника посредством сфинкса.

Строфа 6: Твоя золотая грива! Твоя загадка! / Сиреневая юбка, худые / Лодыжки! Безошибочный слух, / толкующий слово «читать» как слово «дорогая».

Строфа 7: Под тенью какого облака / бьется сейчас триколор / твоего будущего, твоего прошлого [прошедшего] / и настоящего, воздетый на мачту?

Строфа 8: По каким постельным водам / Ты отважно дрейфуешь к / новым берегам, сжимая в руке бусы, / чтобы удовлетворить дикие требования [запросы дикарей]?

Строфа 9: И все же, если грехи прощают, / то есть, если души «расходятся на равных» / с плотью где-либо, то и это заведение / можно с удовольствием воспринимать

Строфа 10: как приятную приемную загробной жизни, / где, среди задымленной убогости, / святые и грешники делают передышку / и куда мне было суждено прибыть сначала.

Внутренняя формально-логическая противоречивость в смысловом наполнении текста, постоянно соприкасающаяся с невероятностью, невозможностью, неосуществимостью сказанного, заявлена достаточно рано, уже в первой строфе. Герой возвращается в известное ему место, но сравнивает себя с эхом, которое возвращается к губам, некогда занятым не произнесением слов (едва наметившаяся, но тут же отброшенная тема словесного творчества?), но поцелуями (решительно вторгшаяся тема любви), т. е., по сути, к губам безмолвным, беззвучным, а значит, и неспособным вызвать эхо (парадокс следствия, лишенного причины). Помимо этого, совершенно непонятно, о чьих губах ведется речь: мужских, женских, губах неких абстрактных любовников, губах вообще?

Во второй строфе происходит пристальное вглядывание героя в «старую среду», но его внимание прежде всего привлекают неживые предметы, окружение. Здесь также возникает нарочитая неясность, двойственность местоположения говорящего: он словно находится и внутри кафе (furniture), и снаружи, на улице (weather). При том что в речи героя эксплицирована категория постоянства, неизменяемости (мебели и погоды), заключительное выражение stain by stain имплицитно намекает на стоящий за ним динамичный по включенным в него семам полуустойчивый английский оборот step by step («шаг за шагом»).

Первое упоминание посетителей, которое встречаем в строфе 3, скорее отделяет героя от этих людей, нежели сближает и смешивает их. Об этом, во-первых, свидетельствуют не самые лестные характеристики завсегдатаев (weirdos, bloated breams), а во-вторых, смысловая антитеза cold (о себе) — warm up (о них). Читатель вновь в растерянности относительно нахождения героя. Скорее всего, тот претендует на обе позиции сразу — внутри и снаружи помещения, уж очень тщательно он заботится о сохранении смысловой амбивалентности собственного монолога.

В строфах 4 и 5 наступает разочарование в предпринятом акте возвращения, осознание того, что такой опыт ничего, кроме горечи (tear), не принесет. Память, в отличие от реальности, некогда стоявшей за ней, породившей ее, не в состоянии восполнить пережитое и утраченное, но лишь может предпринимать одну за другой безуспешные попытки «ухватить за хвост ящерку», которая неизменно скроется в пустыне. Пустыня же (одиночество?) всегда подстерегает героя-путника и, подобно сфинксу, при помощи сфинкса, стремится задержать, навсегда оставить его в себе.

Вся строфа 6 — внезапная яркая эмоциональная вспышка. На первый взгляд случайное образное упоминание сфинкса (атрибут пустыни) вызывает у героя мгновенную ассоциацию с возлюбленной (golden mane и riddle как атрибуты загадочной женщины [5] Бродский не совсем точен в том, что касается признака «golden mane — золотая грива», который в стихотворении, наравне с «riddle — загадкой», приписан сразу двум носителям: и женщине, и сфинксу. В греческой мифологии сфинксом считали фантастическое существо «с головой женщины, львиными лапами, крыльями птицы и туловищем наполовину женщины, наполовину животного» (Гладкий В.Д. Древний мир: Энциклопедический словарь, том 2. М., 1998. С. 158). Поэтому «(львиная) грива» едва ли может толковаться как признак сфинкса, но лишь — и то образно — как внешняя черта женщины. ). Здесь интересен нечастый для Бродского прием анаграммы (read — dear), которым снова утверждается — в трактовке портрета возлюбленной — примат любви над творчеством. Идея творчества, правда, на этот раз манифестирована глаголом с перцептивным значением, в то время как в строфе 1 мы видели существительное с «продуктивной» семой — word.