Евгений Жаринов: Фэнтези и детектив — жанры современной англо-американской беллетристики

Крик вырвался из его груди, и Хал с силой смахнул ЕЕ с полки. Так убивают клопа или другое мерзкое насекомое, неожиданно укусившее вас. Обезьянка упала на подушку Билла — скатилась на пол, но продолжала бить в свои ненавистные тарелочки. Губы то сжимались, то растягивались в ухмылке. Так ОНА лежала на полу, освещенная яркими лучами апрельского солнца.

Хал со всей силой пнул ее ногой, продолжая все это время кричать, и, даже не слыша при этом своего голоса. Обезьянка покатилась через всю комнату, ударилась о противоположную стену и замерла… Хал стоял и смотрел на нее, сжав кулаки, сердуе готово было выскочить из груди. Обезьянка по-прежнему ухмылялась, и луч солнца отражался в ее стеклянном зрачке.

«Ну, давай! Пинай, пинай меня, если тебе это так нравится, — казалось, говорила она ему, — Я ведь ничто. Только колесики и винтики, и чуть-чуть теплой шерстки — вот и все. Пинай, пинай меня. Я ведь мираж, просто механическая игрушка. А кто все-таки помер? А? Кажется, был взрыв на заводе, где работает твоя мама? Видишь, столб пламени поднимается в воздух. Твоей маме, наверное, оторвало голову! Ах! Какой красивой она была! Но, посмотрим, что творится на углу Брук-стрит. Ух, как мчится этот автомобиль! Водитель пьяный — это видно. Подумаешь, одним Биллом больше, одним — меньше. Ты слышишь, слышишь, как трещит его череп под колесами, а мозги? — они сейчас потекут из ушей… Но только не спрашивай, не спрашивай меня ни о чем. Я сама ничего не знаю. Да и не могу знать. Все, что я умею — это бить в тарелочки. Ца-ца-ца-ца- Кто еще помер, Хал? Мама, брат? А, может быть, настала твоя очередь?».

Он кинулся опять к ней, желая разбить эту дьявольскую игрушку. Он готов был прыгнуть на нее и прыгать так до тех пор, пока ее стеклянные глаза не покатятся по полу, пока из нее не посыпятся ее чертовы пружины. Но, как только он подбежал к ней, ее тарелочки ударились друг о друга еще раз, а затем медленно вернулись в прежнее положение, как будто пружина в последний раз распрямилась внутри самой обезьянки… и он почувствовал, как внутри его самого как будто растаял кусочек льда, и он вновь остался один на один со своим необъяснимым страхом.

Видно, обезьянке самой нравилась ее выходка, ее ухмылка.

Он поднял ее, попытался выкрутить ей лапку, крепко сжав ее большим и указательным пальцами. И его вдруг охватило неописуемое отвращение, в руках у него уже была не игрушка, а труп, труп пигмея. И шкурка была еще теплой. Он открыл дверь в кладовку и зажег свет. Обезьянка по-прежнему улыбалась ему, когда он пробирался среди коробок, среди старых коробок, наваленных одна на другую, среди томов старых книг по навигации, среди старых альбомов для фотографий с их запахом химикатов и среди сувениров и старого тряпья, и Хал думал в этот момент: «Если она опять ударит в свои тарелочки и зашевелится у меня в руке — я закричу, а, если я закричу, то она захохочет и будет смеяться надо мной и тогда я сойду с ума, и они найдут меня здесь, перекатывающегося с боку на бок и хохочущего во все горло. Я просто сойду с ума. О Господи, Господи, дай мне силы».

Наконец, он достиг самого отдаленного угла кладовки, прополз между коробками, опрокинув одну из них, и запихнул обезьянку назад, в коробку с надписью «Ралстон Пурина». ОНА спокойно поместилась там, как в гробу, как будто обрела самое подходящее для себя обиталище. По-прежнему крепко зажав тарелочки в своих лапках, обезьянка, как бы подшучивая над Халом, улыбалась ему своей зловещей улыбкой.

Хал начал медленно пробираться назад. Его бросало то в холод, то в жар. Он каждую минуту ожидал, что тарелочки вот-вот заиграют, обезьянка выскочит из своего гробика и поползет за ним вслед, и тогда…

Но к счастью ничего такого не произошло. Добравшись до выхода, он выключил свет, с размаху захлопнул за собой дверь и привалился к ней всем телом, тяжело дыша. Наконец ему стало немного легче. Он опустился вниз. Ноги не слушались. Они были как ватные. Хал взял пустую сумку и стал осторожно собирать осколки от разбитой бутылки. Ему казалось, что вот сейчас он должен как-нибудь страшно порезаться и умереть от потери крови, ведь она для кого-то играла эта тварь похоронный марш? Но ничего такого не случилось. Он взял полотенце и вытер молоко с пола, потом сел и стал ожидать возвращения своих близких.

Первой пришла мать и сразу же, с порога: «Где Билл?»

Тихим голосом, предчувствуя беду, он начал объяснять, что Билл задержался в школе, что у них сегодня тренировка. А в душе все кричало: «Билл мертв! Это его очередь!» Если даже он и задержался на тренировке, то вернуться домой он должен был уже полтора часа назад.