Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Русская жизнь»

Не мной замечено (это соображение содержится в большинстве словарных статей о народничестве в литературных и философских энциклопедиях), что первым русским народником, по сути, был Радищев; он был не одинок — подобные мысли посещали и просветителя Новикова, и насмешника Фонвизина. Генезис народничества занятен: как ни странно, народники (примем этот псевдоним как обозначение явления в его расцвете, хотя покажем далее всю его приблизительность) вырастают не из прогрессистов, а из тех, кто им оппонирует. Народничество по сути не революционно; более того — оно враждебно идеям европейского прогресса, отрицает исторические скачки, не верит в радикальные переустройства общества. С революционерами оно сходится только в констатациях — и на этом-то наживает главные неприятности, поскольку в народники идут наиболее талантливые люди, способные с большой изобразительной силой обрисовать ужасающее положение вещей. Намерения у них при этом самые благие, лояльные: они не против власти, они желали бы только эту власть несколько усовершенствовать, служа своим талантом общественному благу. Но главная особенность оттепельных властей в России — избыток самоуважения: как, мы и так уже дали вам столько свободы! разоблачили тиранов! упразднили смертную казнь! Вы же, ненасытные, все еще чего-то хотите; да вы бунтовщики хуже Пугачева! Мы знаете что с вами сделаем?! Народник — искренний идеалист, поверивший в оттепель. Именно с расправы над ним обычно начинается заморозок. Куда более радикальные враги режима отделываются высылкой, как Солженицын, — но уверовавшие, вполне лояльные, искренние идеалисты вроде Синявского и Даниэля получают по шесть лет ни за что, «чтоб неповадно было». Новиков оказывается в равелине, Радищев едет в Илимский острог — и за что?! — за вещи вполне невинные, за буквы! «Путешествие из Петербурга в Москву» — первая русская народническая книга: никаких призывов к революционному переустройству общества в ней нет, не то б и в печать отдавать не стоило. Автор искреннейшим образом надеется, что помещик сам раскается и перестанет тиранить крестьянство. Радищев сроду не был революционером (как и умеренный просветитель Новиков, чья главная вина состояла в масонстве): не надо никаких восстаний и переустройств, у нас не Англия, не Франция, у нас жив в народе нравственный идеал, надобно только дать вещам устроиться естественным образом! Но эта-то мысль для российской власти — нож вострый; осторожный и лояльный советчик для нее стократ опасней открытого и непримиримого врага. Врага можно игнорировать, скомпрометировать, уничтожить, он зла нам желает, народ его никогда не поддержит, — а советчик претендует на эволюционное изменение ситуации, что может наконец вывести нас из уютного внеисторизма в реальное историческое бытие. Этого мы боимся больше всего на свете.

Народничество шестидесятых-восьмидесятых годов XIX века тоже выросло из неприятия революционных, примитивно-антиправительственных идей, из вражды к радикализму (почему Чернышевский — справедливо почитаемый одним из столпов народничества — и был наказан жесточе многих явных заговорщиков). Народничество — попытка нащупать свой, органический путь; в народе уже есть здоровые основы жизни — дайте же людям просто жить, избавьте от рабства, и мы эволюционным путем нащупаем правильное общественное устройство! На этом сходилось огромное количество разномастных литераторов, несравнимых по уровню дарования: символами народничества сделались Лавров, Михайловский, Засодимский, Златовратский, Григорович, Елисеев — та самая порода искренних и трогательных народолюбцев, о коей Гиппиус впоследствии написала мемуарный очерк «Благоуханные седины». Седины, кажется, были у них с младости — настолько солидны, окладисты, добродетельны уже и ранние их писания, так увесисты четырехсложные фамилии, так беспримесна и незапятнана вера в идеалы. Все они писали о русской общине, и главный роман Златовратского так и назывался «Устои»; разложение этой общины было для них очевидно, но представлялось им следствием неправильных социальных условий, потому что в идеале-то община вечна, и ничто не может ей угрожать. Поэзия общинного труда — непременная тема народнической прозы. Обязательно наличествует кулак (за что народников любили и переиздавали при советской власти), но есть и носитель народной морали, дедка-резонер (его в советских послесловиях обязательно клеймили как художественно слабый, несочный образ, следствие идеализации крестьянства). Много балагуров с лубочными поговорками. Основополагающий пафос народничества — ощущение вины перед людьми физического труда, которые избавили от него интеллигенцию и теперь должны получить от нее в отплату просвещение, лечение, чтение вслух… Именно просветительские идеалы отчего-то были российской власти особенно отвратительны — вероятно, потому, что именно просвещение эффективно борется с рабством, а революция только меняет местами рабов и хозяев, оставляя в неприкосновенности сам институт.