Анатолий Луначарский - Том 6. Зарубежная литература и театр

Что же, это в самом деле не плохо. Классовая ненависть к врагу — есть очень большая активная сила, и если бы отказ от нее означал уменьшение энергии нашей борьбы, то мы бы громко воскликнули: да здравствует самая безудержная, самая беспощадная и безграничная ненависть к классовому врагу! Но если на известной высоте марксистско-ленинского сознания возможна решительная борьба с врагом без ненависти к нему, а с глубоким пониманием его исторической необходимости, то это, конечно, еще лучше. Если бы мы стали рассматривать с высокосоциологической точки зрения, виноват ли какой-нибудь белый офицер, который попался в наши руки, вероятно, мы должны были бы сказать, что вины, в собственном смысле слова, тут нет: разве он виноват, что родился у таких родителей, что определенным образом воспитан и т. д.? С глубоко социологической точки зрения быть аристократом или прирожденным капиталистом не есть вина, как быть пролетарием не есть заслуга, а та же судьба, — человек ведь сам не выбирает класса, среды, в которой он родится, а отсюда возникает большинство дальнейших качеств. Если бы даже какой-нибудь пролетарий сбился с пути и оказался в лагере врагов, а какой-нибудь капиталист нашел правильный путь и оказался (как Зингер) в рядах революционеров, то и тут мы могли бы найти те объективные причины, которые привели к этому, и опять-таки социологически не могли бы говорить ни о преступлении, ни о заслуге. Но одно дело — понимание социологическое, а другое дело — наша активность. Мы отлично понимаем, что враг есть порождение глубоких общественных причин, но это не помешает нам уничтожить его. Другу, учителю, герою, подвижнику нашей борьбы мы тоже можем сказать: «Ты — Ленин, Дзержинский или Фрунзе, — ты, может быть, безыменный рабочий, проявивший чуткость и храбрость на военных и мирных фронтах, — ты не имеешь никакой заслуги в том, что ты есть ты, но мы любим тебя, мы хвалим тебя, потому что этим самым мы подчеркиваем тот великий пример, который ты даешь другим, мы превращаем тебя в образец, мы помогаем тебе, таким образом, в том благотворном действии, которое имеет твоя жизнь, твое дело, твоя смерть».

Такое соединение марксистской объективности, полного детерминизма с революционной активностью есть, в сущности говоря, то, что мы должны требовать от настоящего революционера-марксиста. Таким образом, расхождения с Роменом Ролланом здесь нет, если только мы заранее и крепко установим, что мы абсолютно не впадаем тем самым в лжегуманное учение Жорж Сайд — «все понять значит все простить». Это на самом деле буддизм, азиатчина. Если все прощать, то нельзя будет ничего исправлять, а тот, кто не исправляет, — попуститель зла, и общество, в котором доминирует такое настроение, страдает квиетизмом, это настроение слабовольное, лишенное жизненной силы. Для нас познание, даже иногда и теоретическое, жалость к врагу в том смысле, что какие-де жалкие люди, какое это для них коренное ими самими не сознаваемое несчастье, что они родились в хищном лагере, — ни в коем случае не должно являться моментом, уменьшающим нашу энергию. Мы понимаем, что само порождение этих отвратительных типов нашего врага является результатом нынешнего общественного положения, но и это понимание, и наша жалость к этим своеобразным жертвам режима (самим хищникам и господам) заставляет нас беспощадно бороться за изменение всей почвы, всех корней общественности, железом и огнем лечить эту позорную болезнь, ибо вне такого лечения нет исцеления.

Вторым обращением к нам со стороны Ромена Роллана в его предисловии является напоминание о необходимости прощать врагу после победы 10 , Ну, что же, — когда победа наша будет окончательной, когда никто не будет нам опасен, мы, конечно, никого не будем карать.

Все наше понимание и вся наша практика наказания, вплоть до высших мер, являются не порождением мести, не устарелыми представлениями о каре, а есть необходимый в данных социальных условиях метод борьбы. Мы вовсе не сторонники излишней жестокости, — мы только знаем, что революцию не так-то легко ввести в юридические рамки, мы помним, что «лес рубят — щепки летят» и что эксцессы являются неизбежными «издержками производства» революции. Но если бы мы могли обойтись без эксцессов, мы, конечно, это сделали бы. До убийства Урицкого Ленин был определенным противником террора и надеялся, что возможно будет провести революцию без массовых жестоких мер. Но когда стало ясно, что враг пускает в ход белый террор, — выбора не было. Красный террор, который, конечно, допускает эксцессы, должен был быть введен в практику, поскольку это было единственной действительной самообороной еще молодой, неокрепшей революции, окруженной неизмеримо превосходящим ее по силе врагом. Что касается прощения, то — не в обиду будь сказано Ромену Роллану — нам приходится здесь быть до крайности осторожными; пока что опаснее перепростить, чем недопростить. Может быть такой случай, что мы не простим врага, который, будучи прощенным, превратился бы в существо безвредное или даже нашего друга, но в сотнях случаев мы рискуем нашим прощением вернуть силу коварному врагу и пустить змею на свою грудь. Мы это очень часто испытываем. Говорю это не потому, чтобы я был противником отдельных актов прощения врага, а потому, что здесь нам нужно быть крайне предусмотрительными и что люди мягкие сердцем, подобные Ромену Роллану, должны понять, что при нынешней обстановке они скорее должны удивляться актам нашего прощения, чем недостаточному количеству таких актов.