Капитолина Кокшенева - Русская критика

Вообще у Галактионовой душа русского человека и его родина схожи. И нынешняя Россия (своеобразие ее физиономии) вполне соотносится с главным героем Андреем Цахилгановым, о котором писательница говорит, что он «испорченный русский». Впрочем, порча уже шла от отца, который в тридцатые годы изменил свою фамилию, «чтоб никто не заподозрил его в опасной русскости», что, однако, не помогло его карьере в ОГПУ (он так и не дослужился до генерала). «Обманно-ловко-играючи» обворовывал и выедал тело Державы вместе с другими деятельными и Андрей Цахилганов, сын полковника ОГПУ, зарабатывая на перепродажах, приватизациях, перекупках огромные капиталы, которые также «обманно-ловко-играючи» перетекали в карманы любовниц и шлюх, пройдох и ловкачей, дельцов и растлителей. Вся эта веселая карусель обмана, вся эта роскошная, жадная жизнь привела Цахилганова к «пограничному» бизнесу: он стал крупнейшим порнодельцом округи. «Мистер Порно», — кличка приклеилась намертво. Выросший в лагерных степях Карагана, месте несвободы, он тратил, транжирил и разбрасывал себя на всяких Нинелек-Шанелек (№ 3, 5, 7…), на обделенноо-злобных Горюновых (она — его преподаватель и обиженная им любовница), на хищную Борвич, аккуратно и расчетливо 11 лет тратящую себя в обмен на шикарную жизнь. Он с такой безудержной силой изнашивал душу и тело, что итогом этой потери мужественности стало его мертвое семя — его «странная болезнь», когда здоровый организм «почему-то стал вырабатывать лишь мертвые сперматозоиды». И эта, казалось бы, простая физиологическая подробность становится в романе символом убитости мужского начала, неспособного к воспроизводству себе подобного. Но одновременно с этой полной мужской нищетой, приходит к герою понимание, что «предельный объем удовольствий, вообще-то, давно исчерпан. Тобою — и миром». Его личное «мертвое семя» словно бы продолжалось в том, что теперь зернами разврата он «засевал» жизненное поле других. Давно ли и когда начал умирать в нем человек — в этом магнате страстей и усладительных заблуждений, в этом торговце шикарным развратом? Его раскаяние в начале романа еще бедно, но завершается оно тотальной «чисткой» своей жизни, изживанием в судьбе России своих собственных «следов» и всех тех, что наследили, накопытили — переполнили русскую жизнь страшной мерзостью отравленного бытия.

Вера Галактионова не отказала своему герою в главном — в возможности собирания-преображения себя, в восстановлении правильной мужественности. Но чтобы оно было возможно, необходимо что-то очень существенное, что-то сохраненное и нерастраченное. Нужны спасительные тверди. И таковой твердью была «привычная жизнь» его семьи, в которую он, унесенный ураганом наживы, мог всегда вернуться. Там оставалась «отеческая добротная квартира в сталинском доме», сохраняющая запахи «ванили, миндаля, яблочного пирога и грубоватого, крепкого кофе марагоджип, вскипающего по утрам в тесных объятиях меди, опоясанного старинной чеканкой с летящими по кругу крылатыми жаркими леопардами»; так ждали его жена и дочь, «читающая многие толстые книги». Там, в Карагане, у него была «старомодная, надежная семья — из числа тех смирных семей, где ждут своих странников», ждут «героев— отступников — изменников — калек — предателей — всех — любых»». Ждут «светло и доверчиво, совсем не понимая плохого». Его жена Любовь всегда оставалась его твердью-опорой — только скромные, невзрачные краски выбраны прозаиком для этой женщины, лишь одну весну в своей жизни «сиявшей простенькой красотой». Писательница подчеркивает эту внешнюю нищету ее жизни: выбрасывая состояния на продажных женщин, он забывал о ней начисто. Но эта ее робкая терпеливость читается в романе как-то спасительно: он виной своей связан с ней «крепче, чем верностью».

Но там же, в степном шахтерском городе, «хранился запас времени», «безмятежного времени» — «оно …всегда и вечно хранится…лишь в тех местах, где осталось детство человека».

Запах тоски вился длинным шлейфом за всеми их судьбами — прозаик сохранит всю их трагическую полноту, возникающую в равной степени от возможности или невозможности сопряжения «себя» с «целым». А если этим «целым» выступает непосредственно только государство, то и судьбы дедов, отцов, детей и внуков будут расставлены в романе строго в отношении этого целого. Поколение дедов (хранящее в себе ядро иной, старой жизни) изначально было лишено какой-либо «пригодности» в новом бытии: дед Андрея Цахилганова, иконописец, мог стать только бродяжкой, исключенный браком дочери, вышедшей за чекиста, из их жизни; дворянские корни семьи друга Андрея Цахилганова — Мишки Барыбина, будут подсечены лагерем; как лагерем же будут порождены «люди без прошлого». Трагической маятой наполнена в романе фигура Апраксиной (из бывших): не понять, до конца не понять их, узников, всем «внешним людям». Вернувшаяся в места заключения на постоянное жительство, она лично свидетельствовала полковнику Цахилганову: не нужна она никому в том, нелагерном мире, и потому навсегда остается «охранницей лагерного своего прошлого». Если в XIX столетии русская литература говорила о «лишнем человеке», то в романе «5/4 накануне тишины» прозаик говорит о «лишнем народе». И этого народа было так много, что не могло не нарушиться естественное перетекание в труде добытой правды из поколения в поколение. Отсечение дедов от рода, от древа жизни обернулось, в сущности, и отторжением детей от отцов.