Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

То есть случился некоторый парадокс: у классицистов (не говоря уж об античности) учились все, кого знает и чтит нынешняя поэтическая братия, – Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Ахматова, Бродский.

Однако новое поколение стихотворцев в основной своей массе прежнюю поэзию знает, кажется, не очень, предпочитая ориентироваться на поздние сливки – символистов, акмеистов (особенно акмеистов), ахматовский круг, наконец, друг на друга (это чаще всего).

(Футуристы или имажинисты интересуют исключительно с точки зрения перфоманса, а суровое влияние советской поэзии сведено почти к нулю.)

Что до античности – о ней что-то слышали.

Амелин поступил наоборот. Он будто бы подает руку через головы Пастернака и Бродского: Сумарокову, Хераскову, Измайлову, Баратынскому и Хвостову тоже – ему с особенной нежностью.

Мы уже не говорим о Катулле, которого Амелин переводит с латыни, или о Преложении им Давидовых псалмов.

Афанасий Мамедов сказал как-то, что Амелин больше, чем кто-либо, работает с материей Большого времени.

Понятно, что до Большого времени Амелин добрался вовсе не потому, что разброс его поэтических предпочтений и увлечений расстилается на века. Но и поэтому тоже.

По собственному почину Амелин взял во владение огромное пространство: ему что Иван Волков, что Анакреон, что Санджар Янышев, что Оден – все ближайшие соседи по ремеслу. Что теперь винить Амелина, если, кроме него, на это богатство больше никто не претендовал.

В очередной раз Амелин доказывает, что новаторство заключается не в том, чтобы сбросить всех наскучивших своим величием с парохода современности, а в том, чтобы самому спрыгнуть оттуда.

И поплыть потом.

Смотрите, смотрите, как плывет!

Как же скучаешь иногда по простым (никаким не простым), человеческим (как бы не так), ясным (это тебе только кажется) словам. Скучаешь просто! По простым! человеческим! ясным! словам!

Пуханов вообще не боится употреблять (упоминать) все эти древности: роза, парус, кровь, вино, ангел. Но только они у него оживают и вновь становятся натуральными, не книжными, с шипами, с крыльями, с горчинкой и с кислинкой.

Пуханов – это как будто с тобой поговорили и дали надежду. Или не дали?

Причем не мать поговорила, не жена, не ангел, а товарищ, говорящий на твоем языке, человек из плоти и крови, который уже в курсе, как это бывает: но только он, в отличие от тебя, выжил, дембельнулся, пришел. Или не выжил и не пришел, но дембельнулся?

В любом случае избавить от предстоящей жизни он тебя не может, да и не вправе, но поддержать умеет как никто.

…как никто тут не поддерживает. Потому что в стихах Пуханова «ад» далеко не самое редкое слово, и «Содом» тоже. Он знает, как трава касается лица корнями (понимаете, о чем это?!), и если успокаивает, то самым неожиданным образом: «Ты дорожи своей бедой».

Я не уверен, что у Пуханова есть надежда на любовь и воскрешение. Но на что-то точно есть. На еще одну встречу. На еще одно слово. На месть, в конце концов:

Ах, как хорошо. Я когда читаю это вслух, у меня настроение улучшается.

Хотя сам я рожден от красивых людей, да и сам Пуханов, насколько мы заметили, не сутул и не горбат ни разу, а как раз наоборот.

Но какие стихи зато.

И потом, мы все знаем, что классический текст на глаз, да еще при жизни поэта определить сложно. Стихи, как вино, им дай отстояться.

Но в случае с некоторыми текстами Пуханова так екает сердце, что уже наверняка понимаешь – это надолго, это и через полста лет будет читаться как сегодня.