Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя - «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

Франсуа Муре «ел и спал, как человек, для которого жизнь — ровный и укатанный путь, без каких-либо толчков и неожиданностей». Он был «отнюдь не глуп», обладал «большой долей здравого смысла», «прямотой суждения» и некоторым интересом к общественным проблемам, хотя и заявлял: «Я не желаю соваться в политику». «Представьте себе, что меня тут — правильно или нет — считают республиканцем. По своим делам мне часто приходится бывать в деревнях, и у меня хорошие отношения с крестьянами; поговаривали даже о том, чтобы выбрать меня в члены городского совета; короче говоря, меня тут знают», — посвящал Муре аббата Фожа в плассанские дела.

Вряд ли общественные интересы способны были серьезно нарушить педантичную и упорядоченную жизнь этого буржуа. Однако в расхождении его с Ругонами они сыграли свою роль. Фелисите ненавидела зятя с оттенком зависти к тому, что капитал его был нажит торговлей, а не кровопролитием, как у нее; но, главным образом, она не могла примириться с политическим успехом легитимиста — маркиза де Лагрифуля, избранию которого, в противовес бонапартистам, «по мнению Ругонов, способствовал Муре, пользовавшийся влиянием среди сельского населения». Фелисите еще припомнит это ему в преддверии новых выборов. «Вот увидите, он еще скомпрометирует себя и в политическом отношении, когда настанут выборы. В прошлый раз ведь именно он руководил всем этим сбродом из предместья», — говорила она, явно преувеличивая роль Муре в политической жизни Плассана.

Как фигура в общественном смысле Франсуа Муре вряд ли представлял опасность для Империи. Однако он будет уничтожен. И не потому, что мог активно мешать честолюбивым планам аббата Фожа. Но через дом Муре пройдут пути войны. Бонапартистскому агенту необходим этот плацдарм, эта площадка, с которой (в смысле буквальном и переносном) так хорошо видно и слышно и можно узнать все, что делается у Растуалей и в супрефектуре. В «Наброске» к роману Золя пометил: «Марта и ее дом нужны ему лишь как средство к достижению намеченной цели». Судьба Муре вошла в понятие «средство», которым Фожа воспользовался особенно жестоко. А репутация Муре-республиканца, искусственно раздуваемая «нейтральным» салоном Фелисите, помешанной на политических интригах, дала бонапартистам несколько лишних шансов в борьбе.

«Мой салон — нейтральная почва…. да, именно нейтральная почва…», — повторяла Фелисите. Та страшная Фелисите, которая «заправляла Плассаном» и сыну своему Эжену передала «огненную волю и страстное влечение к власти», утверждала, что у нее нейтральный салон! «У вас бывает вся эта шайка супрефектуры», — хмуро объяснял Муре свое нежелание посещать дом Ругонов. «И шайка господина Растуаля, легитимиста, — с иронией парировала она. — У нас приняты представители всяких мнений». Друзья Фелисите были убеждены, что «таким образом она подчинялась примирительной тактике, внушенной ей сыном Эженом, министром, по поручению которого она была в Плассане представительницей добродушия и мягкости Империи».

Вторая империя, конечно, весьма нуждалась в том, чтобы ее воспринимали и со стороны «добродушия и мягкости», а не только со стороны жестокости и террора. В Плассане ведь хорошо помнили первые годы Империи. Тогда «в провинции стало не очень-то весело, смею вас уверить, — рассказывал лесничий Кондамен аббату Фожа. — В этом департаменте люди дрожали от страха… При виде жандарма они готовы были зарыться в землю. Но мало-помалу все успокоилось». Однако спокойствие это было относительно. В то время как Фелисите в своем «нейтральном» салоне ловко и незаметно вербовала сторонников Империи, имея в виду будущие выборы, ее сын в Париже воплощал бонапартистский полицейско-диктаторский строй уже без всяких смягчений. «В толчее людей Второй империи Ругон давно уже заявил себя сторонником сильной власти». В романе «Его превосходительство Эжен Ругон» показано, что это имя действительно означало «крайние меры, преследования, отказ от всяких свобод, произвол правительства». Деливший людей «на дураков и прохвостов», он осуществлял свое давнишнее желание управлять ими «при помощи кнута, как каким-нибудь стадом». Его «пронырливый, необычайно деятельный ум» жаждал все большей полноты власти.

«Поставщик каторжников для Кайенны и Ламбессы», не знавший справедливости, не знавший жалости, Ругон находил наслаждение в том, что его «все ненавидят».

Империя нуждалась в определенном типе людей и способствовала созданию этого типа опаснейших честолюбцев, чей авантюризм и чья огромная целеустремленная энергия полностью направлены были на удовлетворение безграничной жажды власти. Имеется в виду не тот мелкий пестрый сброд, среди которого Эжен Ругон делал свои первые шаги в Париже. Сказанное относится к людям, притязающим на командное место в жизни и готовым захватить его поистине любой ценой, — к людям типа Фожа. Несмотря на громадную дистанцию, разделяющую преуспевшего министра и провинциального священника, которые в романе непосредственно и не связаны, в характеристике незначительного пока слуги Империи явственно проступают черты господина. Вряд ли случайно Золя в основных моментах сблизил их.