Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

Мне скажут, что Тэн придерживается только истины, что он принимает во внимание только проверенные факты, факты, происходившие в действительности, а вот Бальзак волен выдумывать и, без сомнения, пользуется своим правом на выдумку. Но со мною, конечно, согласятся в том, что Бальзак основывает свой роман прежде всего на истине. Среду он описывает очень тщательно, и его персонажи прочно стоят на реальной почве. Ну, а то, что он делает затем, уже не имеет такого значения, ибо метод создания персонажей, к которому прибегает романист, тождествен методу критика. Романист тоже отталкивается от реальной среды и от подлинных человеческих документов; и если затем он в какой-то степени дает волю своей творческой фантазии, то это уже не чистая игра воображения, как, например, у прежних сочинителей повестей, — он прибегает к методу дедукции, как и ученые. Впрочем, я не утверждаю, что при изучении писателя критиком и при изучении персонажа писателем результаты получаются совершенно сходные; исследуя персонаж, писатель, разумеется, как можно ближе придерживается реальности, оставляя при этом простор для своей интуиции. Однако, повторяю, метод у критика и у романиста один и тот же.

Больше того, в этом сказывается общий результат развития натурализма в наш век. В сущности, если как следует разобраться, то мы придем к одной и той же философской первооснове — к позитивному методу исследования. В самом деле, ныне и критик и романист не делают никаких конечных выводов. Они довольствуются тем, что излагают факты, — вот что они видели, вот как тот или иной автор создавал то или иное произведение, вот как тот или иной персонаж пришел к такому-то своему поступку. И критик и писатель, каждый со своей стороны, показывают человеческий механизм в действии, и только. Правда, сопоставляя факты, они в конце концов формулируют законы. Однако чем менее торопится человек формулировать законы, тем он мудрее; так, сам Тэн иногда несколько спешил, и поэтому его упрекали в том, что он все подчиняет своей системе. Мы в настоящее время собираем и классифицируем документы, особенно в романе. Ведь обнаруживать то, что происходит в жизни, и говорить о своих открытиях — это уже немалый труд. Надо предоставить чистой науке право формулировать законы, ибо мы, романисты и критики, только еще составляем протокол происходящего.

Итак, подводя итог сказанному, повторю: романист и критик отталкиваются ныне от одного и того же — от точно воспроизведенной среды и человеческих документов, взятых из жизни, так сказать, в натуре; они и дальше пользуются одинаковым методом, чтобы понять и объяснить — либо произведение, созданное писателем, либо поступки персонажа: и в произведении писателя, и в поступках персонажа проявляются побуждения человека, действующего под влиянием определенных обстоятельств. Отсюда с полной очевидностью следует, что всякий писатель-натуралист — превосходный критик. Изучая творчество какого-либо писателя, он должен применять тот же метод наблюдения и анализа, который применяет, исследуя персонажи, взятые им из жизни. И ошибочно думать, что его унижают как романиста, если снисходительно говорят о нем: «Он всего только критик».

Все заблуждения такого рода проистекают из того ложного представления, какое у нас все еще существует о романе. Прежде всего досадно, что нам не удалось заменить само слово «роман»: ведь в применении к книгам писателей-натуралистов оно ровно ничего не выражает. С этим словом связано представление о сказке, о вымысле, о фантазии, что никак не вяжется с теми точными протоколами, которые мы ведем. Уже лет пятнадцать — двадцать тому назад все почувствовали возрастающую непригодность этого термина, и одно время на обложках книг начали ставить слово «этюд». Но новый термин был слишком расплывчат, слово «роман» все же удержалось, и для того, чтобы заменить его, нужно какое-нибудь уж очень удачное обозначение. Впрочем, такого рода замены термина должны происходить и утверждаться сами собой.

Что до меня, то слово «роман» меня бы не коробило, если бы, сохраняя его, помнили, что произведения, к которым оно теперь применяется, совершенно изменились. Можно привести сотни примеров, когда существующие поныне термины в прошлом выражали понятия, диаметрально противоположные тем, какие они выражают сейчас. На смену рыцарскому роману, роману приключений, романтическому и идеалистическому роману у нас пришел совсем новый роман — подлинная критика нравов, страстей, поступков героев, которых выводят на сцену и изучают в неразрывной связи с их истинной сущностью и теми влияниями, какие оказывают на них среда и обстоятельства. Как я уже писал, к великому возмущению моих собратьев, воображение больше не играет в романе определяющей роли; оно уступило теперь место методу дедукции и писательской догадке, ибо автор имеет дело с возможными фактами, которые сам он непосредственно не наблюдал, а также с возможными последствиями этих фактов, — их-то он и стремится логически воссоздать, опираясь на свой метод. Такой роман и есть образец подлинной критики, романист, изучая страсть какого-либо персонажа, действующего в строго определенных обстоятельствах, находится в том же положении, в каком находится критик, исследуя характер творчества писателя.