Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью

Однако сдаваться мне не хотелось. Я выяснил, что председателем приемной комиссии является заместитель министра Лариошин (долгие годы я помнил его имя и отчество). Но как к нему попасть? По регламенту меня мог бы направить к нему кто-нибудь из нижестоящих начальников, и то только после предварительного согласования. Но где взять этого начальника, если мой клерк категорически отказывает мне в любой помощи? И я решил идти напролом. Я захожу в приемную замминистра и обращаюсь к секретарю, симпатичной молодой женщине, с вопросом, как мне попасть на прием к Лариошину по личному вопросу. Она посмотрела на меня, и, мне показалось, достаточно доброжелательно и спросила, в чем суть вопроса. Я коротко рассказал и даже показал свою “петицию”, которую она быстро прочла и опять посмотрела на меня. “Ну, что ж, я вам ничего не обещаю, но я попробую. Приходите завтра прямо к 10, а эту бумагу оставьте”. (Потом Нонна мне сказала, что я, как всегда, воспользовался своим, якобы неизменно положительным, воздействием на женщин.)

Моя аудиенция у Лариошина длилась недолго, он задал несколько вопросов, а потом сказал: “Я не знаю, как мы решим ваше дело, но вам, в любом случае, здесь больше делать нечего”. Не знаю почему, но у меня появилось ощущение, что я все же чего-то добился. Теперь оставалось только ждать и надеяться, надеяться и ждать. Кстати, у Толи в Москве ничего не получилось.

На вопросы родных и друзей я отвечал, что мне кажется, что дело немного сдвинулось, но окончательный результат предсказать невозможно. Прошло недели две, мне кажется, не больше, и я получаю из Москвы долгожданное письмо. Вот как примерно звучал заключительный аккорд в этой замечательной симфонии, написанной композитором Лариошиным: “Комиссия постановила: Зачислить старшего инженера ОКБ завода п/я 114 Штеренберга Юрия Овсеевича в аспирантуру НИИ-49 без отрыва от производства с 1-го января 1955”. Случались у меня радости и успехи раньше, будут и в будущем, но то, что я испытал, получив это письмо, не может быть сравнимо ни с чем. Это, конечно, был самый большой успех, тем более что он был спланирован и реализован при очень неблагоприятных обстоятельствах.

Но жизнь продолжалась. Галибина прислала план-график сдачи экзаменов и зачетов, сроки утверждения темы, представления и защиты диссертации. Без особого промедления я начал готовится к предстоящим экзаменам. Много лет спустя, уже здесь, в Америке, Нонна, упрекая меня за то, что я много времени трачу на домашние задания по английскому, заявила, что за все время моей учебы в аспирантуре, включая написание диссертации, она ни разу не видела меня занимающимся вечером. Это, конечно, не совсем так, но я, действительно, никогда себя не перетруждал. Все летние субботы и воскресенья мы проводили на пляже на Дону, летом 54-го мы были в Сочи, летом 55-го – в Гаграх, благо от Ростова Черное море недалеко. Несколько раз меня посылали в командировку в Ленинград и в Воронеж. Я всегда любил командировки, а в тот период, тем более в Ленинград – особенно.

Сейчас не могу точно вспомнить, когда произошел этот инцидент. Я уезжал в командировку, меня до вокзала провожала Нонна и Матвей Семенович, мой тесть. До самого вокзала трамвай нас не довез, для Ростова того времени обычное дело – дорогу трамваю заградил железнодорожный состав. Нам предстояло воспользоваться мостом, возвышавшимся над железнодорожными путями. Не доходя до моста, мы услышали крики “Держи вора” (а, может быть, не вора, а как-то иначе) и тут же увидели бегущего прямо на нас человека и на некотором отдалении от него милиционеров. Я потом пытался проанализировать свои мысли и действия и пришел к выводу, что каких либо мыслей или осознанных решений в течение этих долей секунды у меня в голове не было. Не меняя своего положения, я бросил свой небольшой командировочный чемодан под ноги бегущему человеку. Он споткнулся и упал. Удивились моему поступку все – и сопровождавшие меня, и я сам. Нонна очень беспокоилась, чтобы со мной ничего не случилось в пути, а я до сих пор не знаю и не узнаю никогда, совершил ли я поступок или преступление.

В сентябре 55-го у меня была первая экзаменационная сессия. Тогда же мы договорились, что кандидатский экзамен по английскому языку мне зачтут, а вот философию нет – нельзя же по “основополагающему” предмету иметь тройку. Все было хорошо, за исключением самого главного: в Ростове, на заводе мне диссертацию не подготовить. Более того, я не смогу, скорее всего, даже выбрать тему диссертации. Иными словами: в Ростове мне хорошо, но надо возвращаться в Ленинград.