Владимир Стасов: Еще по поводу постановки «Жизни за царя»

Вот именно по всему этому нам и хотелось бы как можно более похвалить распорядителей новых оперных постановок за то, что они все далее и далее уходят в сторону от старых порядков, от старой рутины, все менее начинают соображаться со «вкусом» публики и, вместо того, выслушивают голос знания.

По прежним порядкам дирекция или просто ничего не слушала бы, что ей бы ни говорили, какие бы доводы ей ни выставлялись, либо отвечала бы: «А вам какое дело? Это наша специальность, это наше постоянное занятие: кажется, нам лучше можно знать!» Нынче все уже стало иначе. Распорядители постановки оперной адресуются за составлением рисунков не к первым попавшимся рисовальщикам, выдумывающим что ни взбредет им в голову, а к специалистам, в самом деле достойным всякого уважения, да еще мало того: выслушивают замечания и после постановки, исправляют даже и тут, что можно.

Это имело последствием то, чего, конечно, и следовало ожидать: постановка «Жизни за царя» вышла мало-помалу превосходная, так что теперь осталось уже мало, что бы заметить против нее.

Лучше всего женские костюмы. Под верхними смурыми накидками (необходимыми потому, что вся опера происходит зимой) мы видим русские рубахи и передники, очень простые, но в то же время чрезвычайно красивые: они все расшиты по подолу и по рукавам разнообразными необыкновенно изящными русскими узорами. Лучше всех костюм Антониды. Он так красив, так оригинален, что мы не поколебались бы сравнить его с самыми парадными костюмами женскими, какие обыкновенно случается видеть на сцене и которые вошло в привычку считать верхом изящества и вкуса. Может быть, иные с нами не согласятся. «Как можно! — скажут они. — Какое же сравнение тот или этот костюм, moyen-âge или renaissanse, или иной какой — с этими вот вашими русскими крестьянскими!..» Таких восклицаний мы не боимся. Чтоб хорошенько видеть и понимать, надо наперед избавиться от старых предрассудков, а потом воспитывать свои глаза. Мало ли что сначала кажется, а потом, впоследствии, перестает казаться! Было время, когда и вся опера «Жизнь за царя» казалась чуть не непристойностью, какою-то musique des cochers, и, конечно, прежним нашим баричам и в голову не пришло бы сравнивать ее с «Сомнамбулами» и «Лучиями». Fi donc, quelle idée ridicule! Теперь стало немного иначе.

Так точно и с костюмами: может быть, головной убор с жемчужными поднизями, спускающимися на лоб, расшитая прелестными узорами рубаха, расшитый такими же узорами передник, плахта из перемежающихся разноцветных полос вместо юбки, — все это, может быть, когда-нибудь в свою очередь покажется никак не хуже всяких андалузских, шотландских, бретанских или всяких древних, средних и новых костюмов, которыми щеголяют иностранные оперы.

Мужские костюмы менее живописны в нашей опере. Что же делать? Какие они были в XVII веке в жизни, такими должны быть и теперь на сцене, и нечего разбирать: красивы и фешенебельны ли они были, или нет, — мы должны радоваться, что перед нами стоят теперь старые наши персонажи, без всяких прикрас и прихорашиваний. Мы станем только ждать, скоро ли у нас сценическая постановка сделает и последний шаг: скоро ли нам представят русских мужиков в лаптях, так-таки просто в лаптях, как мужики у нас всегда ходили и ходят и долго еще будут, вероятно, ходить. Ведь решились же, наконец, вывести на сцену женский хор в крестьянских рубашках и передниках, вместо прежних сарафанов, в которых этот хор прежде у нас всегда являлся. Так точно ведь, рано или поздно, придется сделать и с мужским хором. Так полно же мужиков наряжать галантерейными кучерами нашего времени, полно выводить их в щегольских небывалых рубахах, бархатных безрукавках и изящных армяках, полно напяливать на них небывалые сапоги. Если это превращение должно раз случиться, то чего же еще откладывать? Чем скорее, тем лучше.

Декорация — внутренность избы Сусанина — пока неудовлетворительна. Это, конечно, уже не швейцарский chalet, как бывало всегда прежде, но тоже еще и не настоящая русская изба. И окна не те, и мебель не та. А отчего это так? Не от чего другого, как от тех огромных, сарайных размеров оперной сцены, которые декоратор, хоть что угодно, а должен чем-нибудь наполнить. Сожмите размеры, бросьте прежние театральные правила, сделайте избу тесную, узкую, низенькую, какова она бывает в натуре, и тогда декораторы перестанут фантазировать. А то что же им, бедным, делать? Надо же войти и в их положение.

Зато две декорации с русским пейзажем и зимнею ночью в последнем акте — просто прелестны. В одной представлена небольшая полянка перед воротами Ипатьевского монастыря. В другой — густой, непроходимый лес, «куда и ворон костей не заносил». Обе декорации так хороши, так оригинальны, так самостоятельны, что остается только пожелать, чтоб публика поскорее обратила на них внимание (чего, кажется, еще до сих пор не случилось) и полюбила их за всю их правду и поэзию, на этот раз совершенно национальную.