Владимир Стасов - Нынешнее искусство в Европе

Но что касается до блеска и бесконечной оригинальности, то первое место между всеми постройками в парке, вокруг главного здания выставки, заняли восточные здания: персидский дворец с фасадом, усеянным миллионами стеклышек, расположенных узорами как персидский ковер: стена эта блистала словно колоссальная бриллиантовая звезда Льва и Солнца, превратившаяся в архитектурные формы; турецкий фонтан Ахмета, целиком перенесенный сюда с константинопольской площади, с широкими нависшими кровлями и золотыми решетками около мраморных резных бассейнов; турецкий дом, весь в затканных коврах и уставленный всюду кругом широкими узорчатыми диванами; японский базар на открытом воздухе с микроскопическими садиками, мостиками, павильонами, бронзовыми драконами и змеями, и, наконец, бамбуковым буддийским храмиком со священными барабанами и музыкальными инструментами; мароккский чудный домик, с комнатками, капельными, как каютки на пароходе, но полными всех сталактитовых, расцвеченных золотом и красками, роскошнейших красот мавританской архитектуры.

Но крупнее и грациознее всех, настоящим перлом архитектурного Востока явился на выставке — дворец египетского хедива и, с ним в связи, целая каирская мечеть, целиком скопированная здесь с беспримерным тщанием и верностью. Все, что только есть самого невообразимо прелестного в арабской архитектуре, — ее купола в виде фески, изящно надвинутой на лоб и испещренной звездчатыми узорами; стройные минареты со сквозными мраморными перилами; сетчатые окна, словно широкие клетки, выставившиеся наружу; круглящиеся подковы окон и дверей; глубокие дворики с группами раскинувшейся южной зелени и фонтанами; гаремы, все в цветном свете, упавшем на ковры и диваны из высокого купола с прорезными в стене разноцветными розетками окон; открытая галерея на колонках; наконец, сама мечеть со стенами из разноцветных полос и кончающаяся вверху, над рядами священных ламп под арками, бесчисленными надписями из корана и бесчисленными орнаментами из цветов и звезд внутри закругляющейся шапочки купола, — все это было передано здесь с таким совершенством, с каким у нас редко строятся даже соборы и монументы, назначенные жить сотни лет, все это стояло такой красотой, таким чудом формы и нежнейших, тончайших линий, что с ним не могло сравниться на выставке никакое другое архитектурное создание старого или нового времени.

Даже и на парижской выставке 1867 года, безмерно богатой образцами высшего и совершеннейшего художества, арабский дворец с его мечетью был бы одним из поразительнейших — не по величине, не по размерам — нет, а по красоте и бесконечно глубокому вкусу произведений человеческого творчества.

Нет, говорил я себе, переглядывая одну за другой залы всемирной выставки, — нет, ретрограды теперь еще не одолели, и не на их улице покуда праздник. Франция еще не погибла, она все еще сидит на великом своем престоле. Пускай злая и завистливая старуха, английская «Times», хоть всякий день продолжает печатать по сто столбцов о том, как эта Франция, которая так давно у ней торчит бельмом на глазу, навеки побита и уничтожена, и ей только остается поскорее уходить со сцены, уступив место другим, более здоровым и свежим народностям; пускай немецкие лжепатриоты трубят ту же песню; пускай наши славянофильские Соломоны толкуют друг другу всласть о погибели западной, совсем изжившейся и износившейся расы, я бы всех их привел на нынешнюю всемирную выставку и показал им, что за роль там играет Франция. Смотрите, сказал бы я им, вот она, та Франция, которая погибла и сослана вами, как дрянная калека, в богадельню. Видите вы все это безмерное богатство, эти горы промышленных сокровищ, эти великолепные ряды художественных, чудных созданий? Понимаете вы, какая сила и ширина, какое могучее творчество и неистощимая изобретательность, какой все более и более двигающийся вперед талант горят в груди у этого народа? Нет, нет, так не погибают народы.

Пять миллиардов, уплаченных победителю точно шутя, две кровавейшие войны, шедшие по пятам одна за другою, все гасительные подвиги ретроградов, предпринятые в продолжение долгих лет на то, чтобы отравить и обезнервить великолепную французскую натуру, не способны были уменьшить беспредельное народное богатство и затушить столько же беспредельную энергию и жизненность народную. Ни на одну йоту не убавилась неугомонная предприимчивость и не иссяк поток огненного творчества, великий почин создавания. Другие считают этот народ основательно затоптанным, уже надежно сброшенным в грязь, а он себе идет да идет вперед, он себе роет и пробивает новые тропинки, он пролагает на каждом шагу новые пути, разметывая по дороге, как негодный сор, как отсталых калек, всех домашних врагов своих, черных — длинно-кафтанников, и белых — золотомундирников. Посмотрите на нынешний Париж, на нынешнюю Францию. Могучее, чем когда-нибудь, поднимается здоровая народная волна и с удесятеренною силой идет битва против предрассудка и подгнивших авторитетов. Женщина перестает быть там покорною рабой монастырского зачумляющего воспитания; она тоже, бросив в сторону поглощавшие ее домашние и светские и любовные мелочи, начинает выступать, с просветленной головой, на арену общей борьбы и движения. Потоки таланта и страсти кипят в бесчисленных журналах, с каждым днем все лишь размножающихся и стоящих настороже верными, указующими маяками. Человечность нарастает, но вместе с нею и непримиримая ненависть ко всему, что пытается тянуть назад и вздевать колодки — это ли погибель, это ли понижение народной жизни? Нет, Франция все еще прежняя, великая и передовая масса людская, и ни одна еще ее мышца не ослабела и не замолчала. И посмотрите, как по-своему, на свой собственный лад и собственною рукою справляется этот народ со всяким своим делом. Пускай ему представится какое-то обстоятельство, прежде не попадавшееся, пускай вдруг очутится у него поперек дороги какое-то новое, небывавшее прежде у него бревно — он мигом бросается туда, и усилиями железной энергии справляется с ним, но справляется по-новому, по-небывалому, не поворачивая головы ни к каким старым примерам и не ища там себе ни наставления, ни совета. И орудия, и способы действия, и манера справляться — все это каждый раз новые, продиктованные неистощимою силою творчества и создавания. Франция не погибла, она ни на единую ступень не сошла ниже прежнего, и венская выставка вышла точно всемирное торжество, нарочно выдуманное и устроенное для того, чтобы во всей ослепительности выказалось все величие этой европейской учительницы.