Татьяна Москвина: Ничего себе Россия! (сборник)

К традиционным способам жизни культуры добавляются условно новые, но при этом и прошлое никуда не девается. Одни пианисты играют перед жующими миллионерами, другие нет, и никто не лучше и не хуже никого, и ни один вид культурного бытия не отменен. Пелевин пишет о вампирах и оборотнях, а писатель Г. Ананьев недавно выпустил в издательстве «Граница» книгу в четырех томах под названием «Орлий клекот». Читатель, представь себе этот орлий клекот в четырех томах и не грусти: Божий мир так велик и разнообразен, в нем сохранен даже такой редкий вид внеприродной жизни, как советская литература. А в Венеции соорудили выставку машин Леонардо да Винчи – по его рисункам и чертежам, огромная выставка дивной архаичной механики, смотри и любуйся на пра-велосипед, пра-самолет… И жующие миллионеры тут ни при чем. У культуры какой-то свой, не механический, не четко-прикладной к действительности и времени путь, и здешние «господа» – какие-то совсем другие, чем реальные заправилы и хозяева бренной жизни. Их невозможно свергнуть.

Ничего не выходит! Господа никуда не деваются и даже подвинуться не хотят! Ведь у закона «все, что возвышено, – должно быть унижено», есть четкое продолжение.

Все, что унижено, – должно быть возвышено.

И ругающие Островского и Бомарше режиссеры вынуждены ставить те же самые, «господские» пьесы, потому что зритель на другие ходит неохотно. И приходится писать книги о тех же самых господах, потому что даже ругань на них бодро покупается. И немного растерявшие аудиторию филармонии через некоторое время будут переполнены. И дошедшая до черты исчезновения фигура поэта возобновится с такой силой, о которой мы сейчас и не подозреваем.

И постепенно понимаешь, в чем обреченность «людей толпы» и почему они ничего всерьез противопоставить господам не могут: они им жутчайшим образом завидуют и сами хотели бы стать господами. Они не построят «новой культуры» – безымянной, абсолютно массовой, функционирующей по-новому. Они, если дать им волю, построят обезьяний остров для слуг и служанок, переодетых господами, и будут воспроизводить все то же самое, только с собой в главной роли! Они сами хотят звенеть личным именем и ставить толпу в позу подчинения. Если массы бессознательно желали иметь своих «агентов» в культуре и продвинуть через них свои настроения, действительность эти мечты опровергла. Агенты сами через какое-то время заражаются «господскими» настроениями и хотят того же самого. Покушаются на господский трон, только с негодными средствами. Переплавляют свою естественную любовь к господам в искусственную, натужную ненависть. Требуют от господ подвинуться, а не то… А что – «а не то»? Режиссер Кирилл Серебренников рассердится на плохого драматурга Шекспира и ставить его больше не будет? Ну мы прямо обрыдаемся все…

Игра в «возвышение-унижение» культурных авторитетов и занятий – неизбежна и закономерна, особенно при каждой крупной смене облика жизни. Хроническое (боюсь, что субстанциальное) отсутствие меры и вкуса в России, конечно, часто придает этому достаточно невинному занятию раздражающий колорит. Что касается настоящей культурной революции, при которой бы сменился сам тип культуры, то ее основных признаков пока не видно. На наш век филармоний хватит.

«Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов, у края холодного мертвого глетчера крошечный бархатистый цветок – эдельвейс, – пишет в своих “Воспоминаниях” Тэффи. – Он говорит: “Не верь этому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри – я живу”… Милое, вечно женственное! Эдельвейс, живой цветок на ледяной скале глетчера! Ничем тебя не сломить. Помню, в Москве, когда гремели пулеметы и домовые комитеты попросили жильцов центральных улиц спуститься в подвал, вот такой же эдельвейс – Серафима Семеновна – в подполье под плач и скрежет зубовный грела щипцы для завивки над жестяночкой…

Такой же эдельвейс бежал под пулеметным огнем в Киеве купить кружева на блузку. И такой же сидел в одесской парикмахерской, когда толпа в панике осаждала пароходы.

Мне кажется, что во время гибели Помпеи кое-какие помпейские эдельвейсы успели наскоро сделать себе педикюр…»

Даже переписывать эти ласковые, насмешливо-нежные слова – одно удовольствие. Они глубоки и умны. И при этом нисколько не агрессивны. Тэффи не говорит миру – Господи, какая ж это гадость из тебя вышла, и какой ужас мне, тихому Божьему человеку, и всем нам, кротким, душевным, жалостливым, жить здесь. Названная многими исследователями «единственной в истории литературы писательницей-юмористкой», Тэффи просто поет свою очередную ладную песенку. Найдя в мире то, на чем глаз отдыхает, что душу успокаивает, веселит и радует – милых женских «эдельвейсов». Всех этих Зоечек, Симочек и Катенек, чудесных российских дамочек дореволюционных лет издания, которых смела железная метла истории и которым осталось жизни – в миниатюрах их богини. Недаром они обожали ее.