Юлий Айхенвальд - Крылов

Крылов не видит кругом себя ничего сложного; жизнь рисуется ему в общих, прямых и скудных очертаниях, и для него жизненные ларчики открываются просто; незаметны и непонятны ему загадочные и запутанные сплетения. Если жизнь проста и не нужны для нее мудрецы механики, то средний человек, а вслед за ним и баснописец, его покровитель, его певец, не может не относиться к науке и философии с большою долей недоверия. Они представляются ему в свете педантическом и смешном. Здравый смысл – самое надежное руководство, высший трибунал, который удовлетворяет все потребности бытия. Следуйте ему, как это делал огородник, и вам будет хорошо и выгодно; философ же останется без огурцов – а хуже такого жребия, конечно, ничего не может и вообразить себе поклонник здравой рассудительности. Он признает умеренную пользу и скромную цену просвещения; однако пучина знаний для него страшна, и дерзкий ум отважного водолаза находит себе погибельный, но и поучительный конец. Уже с юных дней надо следить за тем, чтобы не напитаться ученьем вредным. Червонец души теряет свой блеск и ценность от чрезмерной культуры; о некоторых приходится даже, в шутку, сказать: «они же грамоте, к несчастью, знали». Несчастье знания расшатывает привычные устои жизни. Мысль, предоставленная самой себе, способна зажечь пожар, в котором погибнут и ее зачинатель, и его последователи. Поэтому не снимайте узды с ретивого коня; упоенный свободой, он сбросит седока и убьется сам, – «как ни приманчива свобода, но для народа не меньше гибельна она, когда разумная ей мера не дана». Вот почему сочинитель – это супостат, худший разбойника; он вселяет безверие, отравляет ум и сердце детей и, что для обывателя особенно страшно, осмеивает супружество, начальства, власти. Он величает безверие просвещением, и если теперь целая страна полна убийствами и грабежами, раздорами и мятежами, то этому виною не кто другой, как именно сочинитель. Вольтеру в аду придется горше, чем разбойнику.

Всякий порыв, всякое стремление и сомнение, пытливое странствие духа противны умеренному и спокойному человеку, оседлому жителю жизни. Не стремитесь «поверить быль с молвой», не спешите в даль, вспомните судьбу бедного голубка, который покинул родную землю и родного брата, – живите дома. И дома будьте домовиты, хозяйственны, заботливы, не отдавайтесь легкомысленно песням: иначе вас осмеет и покарает жестокая добродетель муравья.

Мировоззрение среднего человека окрашено несимпатичной краской житейского пессимизма – ее же принимает и баснописец. Идите по жизни с оглядкой, с опаской, не доверяйте людям. Берегитесь друга: он либо хитер, либо глуп – лиса или медведь. И вообще, человеческая дружба устойчива только до первой кости, как вечный мир заключается до первой ссоры. Когда вас хвалят, то это корыстно, как взаимные похвалы кукушки и петуха, как лесть коварной лисицы; если вы поверите чужому одобрению, вы потеряете свой кусок хлеба, свой кусок сыру. Недаром лучший и наиболее художественный образ, какой написал Крылов в галерее своих людей-животных, – это лиса в ее многообразной роли. Не верьте, чтобы она когда-нибудь отрешилась от своей хитрости; дайте вору хоть миллион, он воровать не перестанет. Да чего и ждать от такой действительности, где приходится терпеть обиды от осла, где одобряют ослы ослово красно-хитро-сплетенно слово, где паук норовит заткать солнце орлу?..

Слишком хорошее знание жизни с ее опасностями, которые требуют быть настороже, не исключает, впрочем, у баснописца критического отношения к тому, что в ней могуче, властно и богато, не уничтожает искреннего и смелого демократизма; порою, эпизодично, раздается даже протест против лежачести камня, против стоячей воды пруда. Крылов знает, что «есть и в браминах лицемеры»; он делает упреки и дает советы самой силе. В басне «Пестрые овцы» он показал, как царственный лев умеет оставаться в стороне, а молва считает злодеями только его исполнителей-волков. Все эти с червонцами мешки, воеводы и судьи, умные умом своих секретарей, все эти осиновые чурбаны в роли царей, аристократы-гуси и волки, пасущие овец, – никто из них не ускользает от насмешки баснописца. И он видит и ценит не только нарядные листы, но слышит и голос корней, подземную работу скромных и темных кормильцев.