Сьюзен Сонтаг - Против интерпретации и другие эссе

Notes and Counter Notes: Writing on the Theatre by Eugène Ionesco. Translated by Donald Watson. New York, Grove.

The Deputy by Rolf Hochhuth. Translated by Richard and Clara Winston. New York, Grove, 1964.

Metatheatre: A New View of Dramatic Form , by Lionel Abel. New York: Hill & Wang, 1963.

Пер. Е. Голышевой и Б. Изакова.

«Король Лир» (V, 3, пер. Б. Пастернака).

На самом деле, как сказал в интервью «Нувель летерер» 26 мая 1966 года сам Брессон, копия была только одна и судьба ее ему неизвестна. – Прим. пер.

Здесь даже есть определенная «избыточность». В «Ангелах греха» пять главных героев – молодая послушница Анн-Мари, другая послушница Мадлен, настоятельница, ее помощница – мать Сент-Жан и убийца Тереза, и довольно тщательно воспроизведенный быт: повседневная жизнь монастыря и т. д. В «Дамах Булонского леса» уже заметно упрощение, здесь меньше фона. Только четверо персонажей ясно обрисованы: Элен, ее бывший любовник Жан, Аньес и мать Аньес. Все прочие практически незаметны. Мы, например, никогда не видим лица слуг.

Подзаголовок фильма явственно выражает его тему: «Дух дышит, где хочет».

Последним черно-белым фильмом Брессона стала «Мушетта» (1966). Все последующие («Кроткая», «Четыре ночи мечтателя», «Ланселот Озерный», «Вероятно, дьявол» и «Деньги») были цветными. – Прим. пер .

Мишель Монтень. Опыты, гл. Х. Пер. А. С. Бобовича и др. М.: Голос, 1992.

Глаза без лица ( фр. ).

Большинство артистов, исполняющих главные роли, замечательны и сами по себе и с точки зрения ясности своего присутствия на экране. Однако следует заметить, что, в отличие от двух других игровых фильмов Рене, в «Мюриэли» доминирует Дельфин Сейриг в роли Элен. В этом фильме (но не в «Мариенбаде») Сейриг обнаруживает целый комплекс достаточно ненужных и устарелых приспособлений звезды в специфически киношном смысле слова. То есть она не просто играет (или совершенным образом наполняет) роль. Она становится независимым эстетическим объектом. Каждая деталь ее внешности – седеющие волосы, подпрыгивающая походка, шляпы с широкими полями и элегантно небрежная одежда, ее неуклюжесть в радости и несчастье – все это излишне и все это незабываемо.

Religion from Tolstoy to Camus. Selected and introduced by Walter Kaufmann. New York: Harper, 1961.

Кауфман уверяет, что составил «разнородное собрание текстов, которые не приводят читателя к какому-либо предопределенному заключению, но дают верное представление о том, насколько сложен наш сюжет» – однако именно эту задачу книга и не выполняет. Попросту нечестно представлять католицизм папскими энцикликами да двумя с половиной страницами из Маритена (неосхоластические рассуждения о «случайной истине» и «необходимой истине» будут по большей части непонятны аудитории, на которую рассчитана антология). Отрывки из Габриэля Марселя, Симоны Вейль или из переписки между Полем Клоделем и Андре Жидом о предполагаемом обращении последнего в католичество, или из Ньюмана (о «грамматике согласия»), или из лорда Актона, или из «Дневника сельского священника» Бернаноса – все это было бы интереснее и познавательнее, чем то, что выбрал Кауфман. Протестантизм представлен с большей щедростью, но все же неадекватно: две проповеди пастора Нимёллера, слабая выдержка из Пауля Тиллиха (какое-нибудь эссе из «Протестантской эры» здесь выглядело бы куда уместнее), самая неинтересная глава из эпохальной книги Альберта Швейцера об эсхатологии в Новом завете, переписка Барта с Бруннером и уже упомянутый бесцветный отрывок из Энслина. И вновь резонный вопрос: почему выбрано именно это? Почему не что-нибудь существенное из Барта или Бультмана? Иудаизм у Кауфмана представлен только одним очевидным текстом – главой Мартина Бубера о хасидах. Почему не взять у Бубера что-нибудь более содержательное, например главу из «Я и Ты» или «Проблемы человека», – или, еще лучше, включить какой-нибудь текст Франца Розенцвейга или Гершома Шолема? Почему художественная литература представлена только Толстым и Достоевским? Почему не взять Гессе (например, «Паломничество в страну Востока»), или притчи Кафки, или «Апокалипсис» Д. Г. Лоуренса? Особенно загадочен акцент на Камю, чье имя появляется в заглавии и чье великолепное эссе о смертной казни завершает книгу. Камю не был религиозен и никогда на это не претендовал. Одно из положений его эссе – то, что смертная казнь может быть обоснована только как религиозное наказание и, следовательно, совершенно неприемлема, этически отвратительна в нынешних условиях пострелигиозного светского общества.