Виссарион Белинский - Вторая книжка «Современника»

пятая попытка в этом роде {4}. Мы уже несколько раз имели случай говорить, что в литературе необходимы талант, гений, творчество, изящество, ученость, а не «светскость», которая только делает литературу мелкою, ничтожною, бессильною, и наконец совершенно ее губит; что литература есть средство для выражения мысли и чувства, данных нам богом, а не «светскости», которая очень хороша в гостиных и делах внешней жизни, но не в литературе. Да, мы это повторяли очень часто и очень смело, потому что, в этом случае, за нас стоят здравый смысл и общее мнение. Посмотрите, что такое жизнь всех наших «светских» журналов? Борение жизни с смертию в груди чахоточного. Что сказали нам нового об искусстве, о науке «светские» журналы? Ровно ничего. Публика остается холодною и равнодушною к этим жалким анахронизмам, силящимся воскресить осьмнадцатый век; она презрительно улыбается, когда в этих журналах с каким-то вдохновенным восторгом уверяют, что «человек, в сфере гостиной рожденный, в гостиной у себя дома: садится ли он в кресла? он садится, как в свои кресла; заговорит ли? он не боится проговориться»; что, напротив, «провинциял-выскочка(?) не смеет присесть иначе, как на кончике стула» {5}. Милостивые государи, умейте садиться в кресла, будьте в гостиной, как у себя дома, – все это прекрасно, все это делает вам большую честь; видя, с каким искусством садитесь вы в кресла, с какою свободою любезничаете в гостиной, мы готовы рукоплескать вам: но какое отношение имеет все это к литературе? Ужели уменье садиться в кресла и свободно говорить в гостиной есть патент на талант литературный или поэтический? Ужели человек, умеющий непринужденно сесть в кресла и свободно пересыпать из пустого в порожнее, больше, нежели человек, робко садящийся на кончике стула, знает об искусстве, о науке, глубже симпатизирует с человечеством, тревожнее мучится вековыми вопросами о жизни, о вечности, о мире, о тайне бытия, сильнее страдает, усерднее молится, тверже верует, несомненнее надеется, пламеннее любит, благороднее и бескорыстнее действует?.. Милостивые государи, к чему эти беспрестанные похвалы самим себе за знание «светскости», к чему эти беспрестанные уверения, что вы люди «светские»? Мы и так верим вам, склоняемся пред вашею «светскою» мудростию; вам и книги в руки; не думайте, чтобы между вами и нами было что-нибудь вроде зависти, вроде jalousie de metier [2]… Но публике нужны не гувернеры, которые кричали бы ей: «Tenez-vous droit» [3], а поэты, а ученые, а литераторы, а критики, которые бы знакомили ее с высшими человеческими потребностями и наслаждениями, руководствовали бы ее на пути просвещения и эстетического, а не «светского» образования. Оглянитесь вокруг себя повнимательнее: вы увидите, что и между вами, людьми «светскими», людьми «высшего общества», есть люди, которым душна бальная атмосфера, ненавистен мишурный блеск гостиных, которые бегут от них, чтобы в тиши уединения предаться мирному занятию предметами человеческой мысли и чувства; есть люди, которые скучны в обществе, не любезны с дамами, для которых уже невозвратно кончился осьмнадцатый век, вместе

Не представляет ли чего замечательного содержание второй книжки «Современника»? – Из трех стихотворных пьес замечательны только две: «Урожай» г. Кольцова, довольно растянутая в целом, но местами блещущая искорками поэзии, да «Иоанн и Аристотель» барона Розена {7}, отрывок из драмы, складом, ладом и прелестию стихов напоминающий «Дейдамию» Тредьяковского. Не угодно ли полюбоваться хоть несколькими стихами?

Такими-то ужасными виршами объясняется Аристотель с Иоанном III, который отвечает ему еще ужаснейшими! – Теперь о прозе. Здесь замечательна статья: «Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным». Если это мистификация, то признаемся, очень мастерская; если подлинные записки, то занимательные и увлекательные до невероятности {8}. Странно только, что в 1812 году могли писать таким хорошим языком, и кто же еще? женщина; впрочем, может быть, они поправлены автором в настоящее время. Как бы то ни было, мы очень желаем, чтоб эти интересные записки продолжались печататься. Критических и полемических статей пять. Между ними очень дельный, хотя и очень сухой, разбор книги «Статистическое описание Нахичеванской провинции» г. Золотицкого {9}. Но разборы «Ревизора» г. Гоголя и «Наполеона», поэмы Эдгара Кине, подписанные литерою В., должны совершенно уронить «Современника» {10}. Это разборы самые «светские», потому что, прочтя их, вы готовы сказать г. рецензенту, хотя заочно: «Милостивый государь! все, что вы говорили, очень прекрасно; но позвольте вас спросить, о чем вы говорили и что хотели сказать?» Таков характер всех «светских» суждений об изящном; в них вообще заметно отсутствие логики. Впрочем, один «светский» журнал недавно очень откровенно признался, что в суждении логика только вредит и что поэтому он не хочет и знать ее; и так чего ж вы хотите? {11}Вообще в этих статьях обнаруживается самая глубокая симпатия к московскому «светскому» журналу и беспредельной уважение к его критике, что, впрочем, и не удивительно: свой своему поневоле брат. Странно только, что при этом случае на «Телескоп» взведена небылица: сказано, будто бы какие-то издатели «Телескопа» восклицали: «Избави нас боже от критик «Наблюдателя»!» {12}На это, во-первых, заметим, что есть издатели, например, «Сына отечества» и «Северной пчелы», имена которых и выставляются на обертке этих журналов; но у «Телескопа» был и есть только один издатель, имя которого должно быть известно г. В. Во-вторых, скажем, что не в «Телескопе», а в «Молве», были точно сказаны эти слова, но не о критиках «Наблюдателя», а о критиках князя Вяземского. Правду сказать, это почти одно и то же; но «Телескоп» отмахивался от них за публику, а совсем не за себя, потому что мы, участвующие мыслию и сердцем в «Телескопе», с своей стороны, напротив, «любим иногда почитать что-нибудь забавное»… {13}

Читать дальше