Константин Аксаков - Объяснение

Только не читавший Гоголя не знает, что у него есть юмор и что этого юмора нет у Гомера. Здесь объясним мы слова, которые так смутили рецензента. Юмор в наше время есть то, что необходимо сопровождает самое полное и спокойное созерцание поэта, и у Гоголя он находился с самого начала его деятельности: но это не тот юмор, который выдает, выставляет субъект, уничтожая действительность (чему примеров можно много найти между знаменитыми произведениями), но тот, который связует субъект и действительность, сохраняя и тот и другую, так что не мешает видеть поэту все безделицы до малейшей и, сверх того, во всем ничтожном уметь свободно находить живую сторону. Это уменье все видеть и во всем находить живую сторону (чего мы не находим ни в каких романах и повестях) принадлежит собственно Гоголю и явно свидетельствует о характере его созерцания, эпического, древнего, истинного, но в XIX веке и в России, свободного и современного (как сказано у меня) и потому непременно проникнутого таким юмором, который нисколько его не стесняет. – Почему в Россия возникло такое явление, которое (мы выше сказали яснее, в каком отношении) важно в самой сфере искусства, все это дальнейшее объяснение отстранили мы и в брошюрке, как очень обширный предмет. – Еще несколько слов о юморе. Отнимите у эпического созерцания прекрасную жизнь, с которой некогда прямо соединялось оно; представьте пред ним современную жизнь, уже не прекрасную, уже опустевшую: ибо перешагнули за нее, перешагнув в сферу художественной красоты, интересы человека, и глубокое созерцание поэта необходимо примет юмор, то посредствующее, что одно может соединять его еще с жизнью (без чего бы оно отворотилось и закрыло глаза, да позволено будет это выражение), примет юмор, но вместе с тем сохраняя в себе свой характер всевидения и в то же время свою справедливость к жизни, умея везде находить ее сквозь юмор . Только при последних условиях эпическое созерцание полно, истинно и вместе может быть современно, ибо характер его не препятствует современному определению; и мы в таком виде находим его у Гоголя. Но рецензент, кажется, этого не заметил и не находит; из чего и ясно, что Манилов, лицо, в котором, как и во всех лицах Гоголя (я указал в брошюрке на многие), есть своя сторона жизни, произвел в нем только смех, ибо «он не имеет в себе ничего родственного с такого рода мечтательными личностями», и, наоборот, из его же мнения о Манилове заключаем мы, что он не видит великого достоинства Гоголя – везде находить тайну жизни, в какую бы грязь и тину она ни запряталась.

«Отечественные записки» выводят из моих слов (как? это им только известно), что мир есть искаженная Греция. Удивительно! Кажется, мысль о движении человечества вперед уже не новость.

«Отечественные записки» говорят, что я роман и повесть считаю искажением эпоса; но вот, что я говорю в выноске, что поясняет удовлетворительно смутившие их слова:

«Романы и повести имеют свое значение, свое место в истории искусства поэзии; но пределы нашей статьи не позволяют нам распространяться об этом предмете и объяснить их необходимое явление, и вместе их мысль и степень их достоинства в области поэзии при ее историческом развитии».

Сверх того, кажется, рецензент слово эпос смешал совершенно с «Илиадой».

Вот еще странное обвинение: рецензент говорит, что будто бы я любовь к скорой езде называю субстанцией русского народа. Это буквально неправда: у меня есть выражение: субстанциональное чувство , что, надеюсь, не субстанция. – Потом и здесь рецензент не хотел понять, что я не просто о скорой езде говорю; по железной дороге едешь скорее, но не это любит русский человек. Он любит скорую езду со всей ее обстановкой, как она у нас бывает: русскую скорую езду, то есть тройку, «не хитрый дорожный снаряд», который не «железным схвачен винтом»; и ямщика, не в немецких ботфортах, а который «борода да рукавицы и сидит, черт знает на чем», – итак, вот какую русскую скорую езду, со всем ее живым образом, разумею я, – и в таком случае пускай страницы самого автора говорят за меня, пусть прочтут там, что такое эта русская езда и эта тройка.

Есть одно странное обстоятельство в рецензии: там выписываются из моей брошюрки, разумеется, отрывочно, иногда такие слова, которые сами опровергают рецензента; но, не смущаясь, продолжает он выводить далее, что ему угодно, так, что всякий подумает, что, верно, все остальное, им не выписанное, дает право ему так говорить. Вот пример, довольно любопытный.