Николай Добролюбов: Утро. Литературный сборник

За этот монолог г. Погодин стяжал бы себе в 1831 году почетное место рядом с г. Кукольником; о нем сказали бы, что он в драматической поэзии – то же, что Марлинский в эпической, а Бенедиктов в лирической… Сказать это, впрочем, можно и теперь; только теперь такой отзыв имеет уже не то значение, что прежде… И место рядом с г. Кукольником – увы! – не считается уже ныне столь почетным, как прежде…

Зато по другой части, по обнародованию исторических материалов, старая редакция «Москвитянина» отличилась и в «Утре» так же, как отличалась в «Москвитянине». Г-н Погодин напечатал в сборнике две записки Татищева: 1) «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном»; 2) «Напомнение на присланное росписание высоких и нижних государственных и земских правительств». Особенно любопытна первая записка, в которой Татищев восстает на беззаконный образ действий тогдашней аристократии, рассуждая о следующих четырех предметах (стр. 370):

1) По кончине государя безнаследствениого, имеет ли кто над народом власть повелевать?

2) Кто в таком случае может каков закон или обычай застарелый переменить и новый учинить?

3) Ежели нужно нам самовластное древнее правительство переменить, то прежде рассудить, какое по состоянию народа и положению за лучшее?

4) Кому и каким порядком оное учреждение сочинить?

На первые два вопроса Татищев отвечает, что никто не может властвовать и давать законы по смерти государя, не оставившего наследников, до тех пор, пока не будет избран новый государь. Высшим сановникам государь вручает от себя часть власти, как свое представительство в известных отраслях управления; но законы все исходят только от него, и по смерти его «власть оных (вельмож) пресекается, а остаются равны вообще народ в их прежнем стане, и никто ни над каким ни малейшей власти не имеет, доколе последовавший государь оных паки утвердит или, отреша, иных определит». Таким образом, до утверждения нового государя при всех прежних властях остается только та доля исполнительной власти, какая была им предоставлена по прежним распоряжениям… Новых же порядков установить никто не может, – разве общенародное соизволение. Все это говорит Татищев к тому, что сановники поступили беззаконно и преступно, «дерзнувши собою единовластительство отставить, а ввести аристократию».

На третий вопрос – о перемене правительства, Татищев отвечает очень пространно. Сначала он излагает общие свои понятия о трех родах правления, утверждая, что демократия «в единственных градех или весьма тесных областях с пользою употребиться может; в областях же, хотя из неколиких градов состоящих, но от нападений неприятельских безопасных, как-то на островах и пр., может аристократическое быть полезно»; но что «великие и пространные государства для многих соседей завидующих никоторым из объявленных правиться не могут; особливо где народ не довольно учением просвещен и за страх, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранят; – в таковых не иначе как само– или единовластие потребно». Затем он приводит примеры разных государств, говоря, между прочим, что «Испания, Франция, Россия, издревле Турецкое, Персидское, Индейское, Китайское, яко великие государства, не могут иначе правиться, как самовластьем». Переходя наконец к определению того, какое из трех правлений всех лучше для нашего государства, Татищев говорит, что демократия не годится по причине величины государства, аристократия же нас «довольно вредом приключенным научила: для сего нужно исторически прежде бывшее воспомянуть». В воспоминаниях прежде бывшего Татищев является безусловным приверженцем того, что у новейших публицистов называется централизациею власти; но «воспоминания» его любопытны, как образчик того, на какой степени развития были у нас политические знания 130 лет тому назад. Мы приводим одно место из записки Татищева, и читатели, конечно, согласятся, что в наше время, несмотря на страшный прогресс, провозвещенный нашими публицистами, много еще найдется людей, не дошедших и до той степени логичности и широты взгляда, какие обнаруживает Татищев.

Заметивши, что Русь процветала до введения удельной системы, Татищев продолжает (стр. 373):

Как скоро великие князи детей своих равно стали делить, и оные удельные, не повинуяся великим князям, ввели аристократию, а потом несогласиями друг друга разоряли, и сделались великие князи бессильны, тогда татары, нашед, всеми обладали; литовцы бывшую под властию многую часть от государства отторгнули. И так пребывало государство в рабстве татарском более двух сот лет.