Николай Добролюбов: О русском историческом романе

В конце прошедшего столетия Карамзин, говоря о русской литературе, заметил, что публика наша всего охотнее читает романы и повести. Спустя 30 лет Пушкин с удивлением говорил, что публика «все еще сидит за романами и повестями: понравились!» Прошло 20 лет после Пушкина, – и до сих пор в нашем обществе замечается то же явление. Беллетристика поглощает собою всю остальную литературу; журналы, в которых сосредоточивается теперь наша литература, считают главным своим отделом изящную словесность; книжка журнала без повести или романа – в наше время так же невозможна, как, бывало, составление альманаха без стихотворений. Какие у нас писатели пользуются наибольшей известностью? Романисты. Какие произведения всего более переводятся с иностранных языков? Романы. Какие книги переходят из рук в руки, читаются и перечитываются? Опять – романы и повести… Но будем ли мы удивляться этому? будем ли обвинять наше общество за такое настроение? Не есть ли это необходимое условие той степени развития, на которой стоит народ? Не заключается ли причина этого явления в самой сущности романа и в отношении его к современному положению общества?

В самом деле, всегда и у всех народов литература являлась отпечатком народной жизни, выражением общественных потребностей. В первый, младенческий период своей жизни человечество, как и каждый частный народ и каждый отдельный человек, все предано обаянию окружающей его внешней природы. С детским любопытством смотрит тогда человек на раскрывающийся пред ним божий мир; все его поражает, все удивляет, во всем представляется что-то дивное, таинственное, в благоговении и умилении повергается он пред непонятными для него красами и величием мироздания и населяет весь мир живыми образами, порождением своего духа, стремящегося выразить себя в творческой деятельности. И вот звучный дифирамб, благоговейная молитва, восторженный гимн божеству исходит из младенческих уст, представляя себе все чудесным и таинственным, связывая все явления природы с высшими неведомыми силами; человек любит в это время слушать фантастические рассказы, вносящие элемент чудесного во все, им видимое, одушевляющие для него всю природу, возводящие все частные явления к невидимому, но вечно живому и неизменному началу – божества. И вот является дивная народная эпопея, совмещающая в себе все религиозные верования, философские воззрения, нравственные правила народа. Весь мир олицетворен: каждая река, каждый лес, каждый пригорок – являются вместилищем высших сил, и самые боги являются между людьми, принимают участие в их действиях, помогают им, противятся, смешиваются с ними, иногда сами поражаются их героями, полубогами, и над всем этим тяжко властвует непостижимая, неотразимая, грозная сила судьбы… Здесь видим мы всю жизнь, все стремления и верования древнего человечества; здесь ясно отразилось это чистое, младенческое миросозерцание первого периода человеческой жизни.

В постепенном ходе развития является юношеский возраст. Много уже видел, много узнал пылкий юноша; кипит в нем молодая кровь, рвутся наружу свежие силы. Обнять гордой мыслью все мироздание, направить могучую руку на славные подвиги, стать одному против целого мира, разрушить все препятствия и отыскать свое счастье в наслаждениях высокой славы и верной любви – вот возвышенные стремления юношеского возраста. И в это время поет человек великие подвиги, уже не сказочные, но все еще принадлежащие более миру фантазии, нежели действительности; в это время являются песни славы и любви; трубадуры и менестрели украшают рыцарские пиры, барды и баяны сопровождают героев в их походах. Странные утопии строит неопытный юноша, отыскивая свое счастье, воображая золотой век и патриархальные, невинные нравы, – и вот является идиллия со всеми своими видоизменениями и очаровывает молодые чувства картинами воображаемой чистоты и невинности…

Но проходит пыл юношеских лет; настает возраст возмужалости, возраст – обдуманности, зрелого рассуждения, опыта и смирения бурных порывов воображения и чувства. Теперь уже не строит человек мечтательных планов, не рвется на невозможные подвиги, не стремится охватить собою весь мир. Нет, осторожно и зорко осматривается он вокруг себя, долго думает над своим решением; хочет идти вперед, – но не скачками, а твердой, медленной поступью, мало-помалу; стремится к знанию, но избирает для себя предметы более к нему близкие, имеющие прямое отношение к его жизни. И вот на этой-то степени человеческого развития и является