Николай Добролюбов - О русском историческом романе

Но прошли лета позорного рабства. Мощно восстала Русь и начала входить в более и более близкие отношения с просвещенными иностранными державами. Два века протекло после окончательного свержения тяжкого ига, и дивный преобразователь явился в полуевропейской, полуазиатской Московии!.. Все изменилось, все приняло новый, лучший вид под его властительною рукою… И это внезапное, коренное изменение во внутреннем быте народа составляет новое затруднение для того, кто хочет взять предметом романа жизнь допетровской Руси. Мы так далеко отодвинулись от этой жизни (говоря об образованном классе общества), столько испытали чуждых влияний после того, столько приобрели новых знаний, так расширили свой круг зрения, что нам странно и неловко всматриваться в старинные нравы, столь отличные от наших, сочувствовать стремлениям, для нас совершенно чуждым, принимать суждения и взгляды на жизнь, нам решительно непонятные… Много должен автор иметь поэтического чутья и исторического такта, много разносторонних и основательных знаний, много искусства в изложении, – чтобы внушить нам полное участие к этим чуждым для нас нравам, чтобы увлечь изображением этого быта, от нас отдаленного, этих страстей, для нас непонятных…

Удивительно ли после этого, что с таким ничтожным успехом до сих пор было у нас возделываемо это неблагодарное поле!..

Говоря вообще, роман и повесть всегда привлекали к себе внимание и составляли любимое чтение русских людей. Последние исследования [2]показывают нам, что и в старинные годы, рядом с благочестивыми поучениями и житиями святых, списывались у нас и ходили по рукам романические сказания – и об индийских царях, и о походах Александра Македонского, и о рыцарских подвигах средних веков. В последней половине прошедшего столетия особенно развился вкус к произведениям этого рода, и огромная масса переводных романов, выдерживавших по нескольку изданий, свидетельствует о том, с каким усердием публика русская читала их. Чувствительные и дидактические романы m-me Жанлис и Дюкре-Дюмениля, слезные, идиллические повествования Августа Лафонтена и Коцебу, страшные приключения с подземельями, убийствами и привидениями, описываемые знаменитою Анною Радклиф, – все это поглощало всеобщее внимание, приковывало к себе исключительный интерес всех читающих классов общества… Но во всем этом была только внешняя занимательность, только забава для праздного воображения, увлекавшегося вслед этих неестественно связных, но поразительных по самой своей чрезвычайности, приключений. Верного изображения жизни, естественного развития страстей и характеров, правильного представления духа народного и отражения духа времени – тут не было, – да об этом в то время никто и не заботился. Преобразователем романа и высшим образцом его явился, с начала нынешнего столетия, в Англии, Вальтер Скотт. В 1820-х гг. он увлек всех своим примером и возвел исторический роман на ту высокую степень достоинства, которая вполне признана за ним современною критикою. В это время и у нас стали появляться переводы его романов, и, конечно, они более или менее действовали на изменение вкуса публики. Скоро явился у нас и свой собственный народный роман…

Честь создания русского романа принадлежит Нарежному. Он уже думал о новом направлении в этом роде поэзии прежде, чем еще дошел до нас слух о знаменитом шотландском барде. Нарежный видел общее пристрастие к чтению романа, видел, что оно совершенно естественно и необходимо вытекает из настоящего порядка вещей, и решился обратить на пользу это обстоятельство, решился дать роману такое направление и содержание, чтобы чтение его не было пустою забавою или праздным препровождением времени, а имело другое, гораздо более дельное и важное значение. Он обратился к народному источнику и стал изображать жизнь не в идиллическом и сказочном ее интересе, но так, как она есть, с ее действительными радостями и горестями, со всем, что есть в ней высокого, пошлого и смешного… Уроженец Малороссии, он обратил особое внимание на сынов ее, наблюдал их нравы, изображал частную жизнь и мелкие домашние интересы их, разоблачал тайные разнообразные пружины действий человеческих, и все это выполнял с поразительной истиной и простотою, какой ни у кого до него не было заметно. Его «Бурсак» и «Два Ивана» до сих пор не потеряли цены своей, и последнее произведение даже с честию выходит из сравнения с повестью Гоголя (о ссоре Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича), имеющею тот же сюжет. Романы Нарежного до сих пор не были у нас оценены по достоинству. Встретивши с самого начала холодный прием в публике, они были забыты потом, заслоненные грудой романов, более удовлетворявших вкусу общества, хотя и стоящих гораздо ниже по своему художественному достоинству. Но во всяком случае произведения Нарежного принадлежат к числу немногих отрадных явлений, назначенных украшать собою историю русской литературы. Он опередил свой век в истинном понимании значения романа, он предупредил Гоголя со всею новейшею натуральною школою – в простом безыскусственном изображении природы и русского быта. По следам Нарежного пошли и другие писатели. В 1829 г. явился «Иван Выжигин» г. Булгарина, – роман, который почему-то считают многие первым собственно русским романом. Он имел громадный успех. Вскоре после него г. Булгарин издал «Димитрия Самозванца», «Петра Выжигина», «Мазепу» и еще несколько романов, но успех каждого последующего произведения был менее предыдущего… В романах этого писателя заметна наблюдательность, уменье составить несколько недурных очерков, но в целом они далеко не удовлетворяют современным требованиям вкуса и критики. О нем можно привести слова Марлинского (в статье о романе: «Клятва при гробе господнем»): «Не Русь, а газетную Россию изобразил он нам. Мастер в живописи подробностей, естественный в теньеровских сценах, он натянут там, где дело идет на чувства, на сильные вспышки страстей… Русских у него едва видно, и то они теряются в возгласах или впадают в карикатуру» {1}.