Николай Добролюбов - Жизнь Магомета

Как доказательство шарлатанства в Магомете приводят обыкновенно его мнимые чудеса. Но в этом случае наши историки оказываются детски легковерными, несравненно легковернее даже многих из поклонников пророка. Невежественная часть его почитателей сложила про него предания, изукрашенные всеми чудесами восточной фантазии. Противники его веры стали злостным образом объяснять его чудеса, уверяя, что он приучал голубя клевать из своего уха, чтобы сказать народу, что это ангел прилетал к нему; что он зарывал тихонько в землю горшки с молоком и медом, чтобы потом всенародно вырыть их, будто посланные небом по его молитве, и пр. Умнейшие из мусульманских писателей сделали гораздо проще: они сказали, что все эти чудеса – позднейшие выдумки невежества и что сам Магомет признавал одно только чудо – Коран. Это решение мусульманских писателей доказывается словами самого Магомета в Коране, приводимыми Ирвингом. «Какого вам нужно чуда больше, чем сам Коран? – говорит Магомет. – Книга откровений, начертанная безграмотным человеком, такая высота языка и неопровержимость доводов, что совокупное искусство людей и дьяволов не могло бы написать ничего подобного! Чего же еще больше в доказательство того, что дать Коран мог один только бог? Сам Коран – уже чудо». В этих словах замечательно резко выражается предпочтение, оказываемое Магометом внутренним и нравственным ручательством дела пред внешними, как бы посторонними признаками. Основываясь на таких свидетельствах и самого Магомета и лучших его последователей, Ирвинг имел полное право сказать положительно: «Нет доказательств, чтобы Магомет унизился до подобных хитростей, подкреплял ими свое учение и утверждал притязание свое на апостольство. Он, кажется, вполне опирался на свой ум и на красноречие, а в первую, еще шаткую, эпоху своего поприща поддержан был и религиозным одушевлением» (стр. 59). Если же кто усомнился бы в том, могли ли сложиться предания о подобных чудесах сами собою, можно привести рассказы о множестве чудес, совершившихся будто бы при самом рождении и в малолетство Магомета. Рассказывают, что мать его не страдала муками рождения, что необыкновенное сияние явилось на небе в самую минуту его рождения, небо и земля колебались, озеро Сава потекло вспять, Тигр вышел из берегов, священный огонь Зороастров, хранившийся неугасимым уже более тысячи лет, внезапно потух, и пр., и пр. Мул, на котором везли его, еще младенца, получил вдруг дар слова; когда он, еще мальчиком, лег отдохнуть под скудной тенью засохшего дерева, оно мгновенно покрылось свежей зеленью… Таких чудесных рассказов необыкновенно много сохранилось в преданиях мусульман; суеверная толпа верит им, но более умные последователи умеют смотреть на них надлежащим образом.

Чем же объясняет Ирвинг деятельность Магомета? Он очень просто считает ее естественным следствием его природных наклонностей, воспитания, характера страны, в которой он жил, – всех обстоятельств, под влиянием которых сложился его характер и взгляд на вещи. Просто, как умный человек, он понял нелепость сабеистического поклонения звездам и идолам и гебрского обожания огненного начала {4}– двух вер, которые в его время господствовали в Аравии. Затем, в своих путешествиях с караванами, в которые пустился он с двенадцатилетнего возраста, сходился он с людьми разных вер, и, между, прочим, с евреями и христианами, от которых узнал о принципе единобожия. Получив потом возможность жить независимо, не занимаясь делами торговли, Магомет предался размышлениям о предметах богопочитания, часто удалялся в пещеры, в которых проводил по нескольку дней, изнурял себя постом, сосредоточивал дух свой в молитве и наконец дошел до такого состояния, в котором ему начали мерещиться разные видения, слышаться голоса и пр. Мир собственной души принял для него такую осязательность, что он не мог не приписать ему действительности явлений внешнего мира.

Все это вполне естественно и тысячу раз повторялось другими людьми, которые вовсе не хотели обманывать, а сами бывали обмануты галлюцинациями собственного воображения. Тем более естественно это было в Магомете, отличавшемся пылкостью чувств и воображения даже пред своими восточными соплеменниками. Точно так же весьма естественно физиологически и то явление, что Магомет всегда приходил в некоторый род исступления пред тем, как хотел высказать вновь открытую ему волю божию. У него были припадки падучей болезни, при которых нервное раздражение увеличивалось и видения представлялись ему яснее, чем когда-нибудь. Он объяснял однажды своим приверженцам, что знает о приближении откровения по особенному звону, который слышит у себя в ушах; а это есть один из симптомов, обыкновенно означающих приближение припадка падучей болезни. По всем этим соображениям нельзя не видеть в Магомете энтузиаста, одушевленного горячим негодованием против идолопоклонства и старающегося обратить своих соплеменников, к новой вере, которая после его созерцаний составилась у него в голове – отчасти из собственных соображений, отчасти же из вещей, узнанных им от евреев и разных христианских сект, существовавших тогда в Аравии. Что он все свои мысли выдавал за боговдохновенные, это опять объясняется его мистическим самообольщением и вовсе не служит доказательством того, что он был злонамеренный обманщик.