Внутренний СССР: Домик в Коломне

От природы Пушкин был наделен величайшим даром понимания прошлого и постижения будущего. Но чем богаче этот дар, тем сложнее им пользоваться, тем большего труда он требует от обладателя для служения истине. Пушкин понимал, как трудно служить людям, как трудно нести им свет истины.

"Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя, —

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды…"

Моему современнику трудно понять, какими опасными и крамольными в начале 19 века могли стать эти строки, особенно вторая. Ведь во времена Пушкина Евангелие было настольной книгой в каждой дворянской семье, а в подсознание народа крепко закладывалась евангельская символика, которая помогала формировать в общественном сознании катехизис христианина. «Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему»(Ист.14). Волхвы предсказали Рождение Иисуса Христа по явлению звезды. В словах «я вышел рано, до звезды» символически выражено Пушкиным осознание своего высокого предназначения, более высокого, чем предназначение Богочеловека Иисуса Христа.

Читатель подумает, что это уж слишком. Но обратимся к письму Пушкина А.И.Тургеневу, в котором и были написаны эти строки. При жизни поэта они не могли быть напечатаны. Выполняя просьбу А.И.Тургенева, Пушкин дает в письме последнюю строфу из своей оды на смерть Наполеона:

Да будет омрачен позором

Тот малодушный, кто в сей день

Безумным возмутит укором

Твою развенчанную тень! Хвала!

Ты русскому народу

Высокий жребий указал,

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал .

Но при этом :

"Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года. Впрочем, это мой последний либеральный бред; я закаялся и написал на днях подражание I.Х. (Изыде сеятель сеять семена своя)" (Ист.7, с.51) В примечаниях, с ссылкой на рукопись, приводится черновой набросок этого письма: "Это последний либеральный бред. На днях я закаялся — и, , обратился к евангельскому источнику и написал сию притчу в подражание басне Иисусовой" (Ист.7, с. 437) Все цитируется по Морозову. У Томашевского читатель увидит в этом письме совсем другого Пушкина. Чтобы понять значение слов «это мой последний либеральный бред», придется дать некоторые пояснения о перемене взглядов поэта к этому времени. В 1821г. Пушкин был принят в кишиневскую масонскую ложу «Овидий». В этой и других масонских ложах последователи французских «вольных каменщиков», не понимая конечных целей тех сил, которые, прикрываясь громкими лозунгами «свободы, равенства и братства», разрабатывали план уничтожения самодержавия в России. Трагедия Пушкина заключалась в том, что он быстро распознал тайных режиссеров будущей трагедии, в которой горячим головам дворянской молодежи, вкусившим «невольного европейского воздуха», отводилась роль жертвенных козлов-статистов. Масонские ложи — организации тайные. Каждый вновь вступающий в них связывался клятвой сохранять обет молчания, за нарушение которого расплата всегда одна — смерть. Таким образом, масонская пирамида под видом борьбы за свободу превращала посвященную в некое таинство элиту в самое дисциплинированное стадо баранов. Разумеется, Пушкин оставаться в стаде, даже элитарном, не мог. Поэтому «Притча в подражание басне Иисусовой» заканчивается так:

Паситесь, мирные народы,

Вас не разбудит чести клич!

К чему дары свободы?

Их должно резать или стричь;

Наследство их из рода в роды —

Ярмо с гремушками, да бич.

Принято считать (так дается в примечании у Томашевского), что появление стихотворения вызвано поражением революции в Испании, подавленной французскими войсками (Ист.15). Однако в примечании у Морозова имеются еще следующие стихи:

Увидел их, надменных, низких,

Глупцов, всегда злодейству близких…

Пред боязливой их толпой

Ничто и опыт вековой…

Напрасно.

(Ист.16)

Отсюда видно, что Томашевский не «просто врет, но врет еще сугубо», чтобы увести внимание читателя от предметов, тщательное рассмотрение которых, по его мнению, для профанов, т.е. непосвященных, нежелательно. В черновых строках, не вошедших в окончательную редакцию «притчи», хорошо видно, кого поэт подразумевал под стадом, состоящим из «надменных, низких глупцов, всегда злодейству близких». Именно эти строки дают основание судить о том, что меж поэтом и будущими декабристами назревал серьезный конфликт. Отголоски этого конфликта и доходят к нам из рассматриваемого письма: "Надобно, подобно мне, провести три года в душном азиатском заключении, чтобы почувствовать … Когда мы свидимся, вы не узнаете меня: я стал скучен, как Грибко, и благоразумен как Чеботарев.