Грегуар Шамаю - Теория дрона

Мы все время были где-то между миром и войной» 308. Другой оператор, описывая столкновение тихой семейной жизни и жестокостей войны на работе, а также свои постоянные усилия по поддержанию ментальной границы между двумя мирами, объясняет: «Иногда сложно переключаться в постоянном режиме, перемещаясь туда и обратно. Это как жить одновременно в двух местах. В параллельных вселенных… В этом есть что-то такое, что может сделать пилота Predator шизофреником» 309.

Условием психологической ассимиляции подобной формы опыта будет способность переживающих к изоляции. Как свидетельствует один из них: «Вы должны уметь включить и выключить рубильник» 310. Но именно эта способность оказывается под угрозой в тот момент, когда акторы насилия возвращаются в мирную зону. Как пишет один военный, пришедший на выручку операторам дронов, которых его коллеги атаковали на одном из военных форумов, называя их доходягами и другими обидными словами: «Сегодня сложно быть “at home” [25]. Хиппи ненавидят все то, что мы делали в Ираке, и кричат об этом все громче. Подумайте, сколько антивоенных плакатов видят пилоты по дороге на работу и возвращаясь домой» 311. Так он указывает на центральное противоречие данного диспозитива. Перемещая акторов вооруженного насилия в домашнее пространство, их помещают в социальное и политическое окружение, скорее всего не способное их понять, но при этом в состоянии прямо у них на глазах протестовать именно против того насилия, акторами которого они являются.

Мужчины на войне нуждаются в том, чтобы выстроить особый нравственный мир, в котором убийство, и в этом его отличие от мира гражданского, является доблестью, а не находится под запретом 312. Противоречие между этими нормативными режимами всегда латентно, но в этом случае оно становится открытым и устойчивым именно потому, что в одном месте накладываются друг на друга противоположные вселенные.

В каком-то смысле операторы одновременно находятся в тылу и на фронте, они застряли между двумя совершенно различными системами нравственности, между которыми разрываются их жизни. Через них проходят противоречия обществ, ведущих войны за пределами страны, но живущих так, как если бы они находились в состоянии мира. Только они одновременно находятся и там и там, разрываясь между двумя полюсами.

Они переживают двойственность систем морали так называемых демократических государств, которые также являются империалистическими военными державами. Возможно, то, что писал Киган о современном призывнике, станет актуальным для оператора дрона, то есть он, в свою очередь, начнет «думать, что с учетом тех видов вооружения, которые дает ему государство, его кодекс гуманного поведения говорит либо об отталкивающем лицемерии, либо о психотической неспособности увидеть связь между своими действиями и их последствиями» 313.

Что и начинает происходить на самом деле. Брендон Браянт, оператор дронов на протяжении пяти лет, решил покинуть ряды ВВС. Сегодня он говорит об этом открыто. Одно воспоминание особенно не идет у него из головы:

До попадания остается шестнадцать секунд.

– Секунды тянутся еле-еле, – вспоминает сегодня Брендон…

В этот момент он все еще может повернуть ракету. Три секунды. Брендон изучает каждый пиксель на экране. Внезапно к углу дома подбегает ребенок… Брендон видит вспышку на экране – взрыв. Стены дома обваливаются. Ребенок исчез. Брендону скручивает живот.

– Мы только что убили мальчишку? Спрашивает он у коллеги, который сидит рядом.

– Да, я думаю, это был мальчишка, отвечает ему пилот…

Именно в этот момент вмешивается кто-то, кого они не знают, находящийся на командном посту в штабе армии и следящий за их атакой:

– Нет, это была собака.

Они еще раз просматривают запись. Собака на двух ногах?..

– На протяжении шести лет я видел, как умирали мужчины, женщины и дети, – рассказывает он. Я никогда не мог представить, что убью столько людей. На самом деле, я никогда не мог представить, что убью хотя бы одного.

В те дни, когда выдавалась свободная минута, он вел свой походный дневник: «На поле боя не было солдат, только кровь повсюду, тотальная война. Я просто обмирал. Я хотел, чтобы мои глаза перестали видеть».

А потом, в какой-то момент, он перестал получать удовольствие от встреч с друзьями. Девушка, с которой он тогда встречался, жаловалась на его приступы хандры. «Нет никакого рубильника, я не могу просто взять и переключиться», – отвечал он ей. Когда он возвращался домой, то не мог заснуть и начинал качать мышцы. Он начал спорить с начальством…