Грегуар Шамаю - Теория дрона

Еще один важный момент. Оператор видит, сам не попадая в поле зрения. Или, как предположил Мильграм: «Возможно, намного проще вредить человеку, когда он не способен наблюдать за нашими действиями, чем когда он может это делать» 301. Тот факт, что убийца и его жертва не находятся во «взаимном перцептивном поле», упрощает управление насилием. Это избавляет актора от смущения или чувства стыда, которое может возникнуть, если его действия кто-то увидит. Гроссман добавляет: «Цена, которую приходится платить большинству человекоубийц, если они действуют с близкого расстояния, – воспоминание об этом “ужасном лице, искаженном болью и ненавистью, да еще какой ненавистью”, – эту цену нам не придется платить, если мы всего лишь не будем смотреть в лицо своей жертве» 302. Именно этого позволяет добиться дрон. Он показывает его лишь для того, чтобы иметь возможность прицелиться, но этого совершенно недостаточно, чтобы по-настоящему разглядеть лицо. Но, что важнее всего, он защищает оператора от вида того, кто смотрит на него и понимает, что он делает.

Этот незначительный психологический дискомфорт способствует тому, что Мильграм называет разрывом «феноменологического единства действия». Я нажимаю здесь на кнопку, а где-то там, в зареве взрыва исчезает силуэт: «Существует физическое и пространственное разделение между действием и его последствиями. Субъект нажимает рычаг в одной комнате, а крики слышны в другой. Два события связаны, однако отсутствует убедительное феноменологическое единство. Собственная структура означающего акта распадается по причине разнесенности в пространстве» 303. Разбивка акта между двумя удаленными точками, как между стрелками гигантского компаса, раскалывая единство его восприятия, подрывает его непосредственный феноменологический смысл. Чтобы помыслить акт в его единстве, субъект должен быть в состоянии объединить две стороны расколотого феномена. Как пишет один пилот о своем первом ударе: «Мне потребовалось некоторое время, чтобы в конце концов привыкнуть к реальности того, что происходит где-то далеко, чтобы “реальное” стало по-настоящему реальным» 304. Чтобы удар, который обладает для нас реальностью на рациональном уровне, проявил свою реальность в качестве унитарного акта, требуется определенное время и работа по реализации. Единство действия не дано, чтобы проявиться, оно должно стать объектом интеллектуальной работы по реунификации, рефлексивного синтеза. Вместе с этой неустранимой сложностью, возникающей из-за того, что только одна сторона этого гемиплегического акта доступна проживающему его сознанию оператора.

Именно особенности перцептивной фильтрации, фигуративной редукции противника, невзаимность перцептивных полей, нарушение феноменологического единства акта являются теми факторами, которые в сочетании создают мощный эффект «моральных амортизаторов» 305. Взамен оптической близости этот диспозитив дает операторам действенные средства дистанцирования.

Но у подобной формы опыта есть еще одна существенная черта: она осуществляет военное насилие, находясь в мирной зоне.

Для обычных солдат переход от войны к миру – момент особо деликатный. Именно здесь, в этом переходе от мира морального к иному миру, могут проявляться сложности адаптации или «реинтеграции» – возвращение к мирной жизни требует некоего пространства «декомпрессии». Даже в том случае, если операторы дронов никогда не покидают страну, «телепортируясь в зону боевых действий» 306, они должны кувыркаться подобным образом два раза в день в экспресс-режиме, практически без пауз. Проблема состоит в этом постоянном перемещении туда-сюда между совершенно противоположными мирами.

«Это очень странно, – говорит полковник Майкл Ленахан, пилот Predator и начальник операций 196-й разведывательной эскадрильи. – Ведь это совсем не одно и то же: вы переходите от запуска ракет к походу со своим сыном на футбольный матч. Убийца утром – отец семейства вечером. Ежедневное кувыркание между “мирным Я” и “Я военным”» 307.

Это ощущение двойственности часто проскальзывает в их свидетельствах: «Возникает когнитивный диссонанс… когда вы физически находитесь в самолете, ваше сознание переключается автоматически. Для нас, я полагаю, это был скорее вопрос когнитивного выбора – теперь я на войне. Поэтому нахождение на поле боя служило разделительной стеной – не только на физическом, но и на когнитивном уровне. Постоянно возникала проблема, ведь на самом деле мы по своему усмотрению должны были создавать для себя этого когнитивное пространство. Мы никогда не пребывали в состоянии мира.