Василий Молодяков - Первая мировая - война, которой могло не быть

Дискуссии шли до 3 августа и чуть не привели к правительственному кризису. Кабинет разбился на фракции, которые совещались отдельно друг от друга перед общими заседаниями. Но если «штатские» теряли время в разговорах, «военные» начали действовать. Уже 24 июля, после заседания, на котором Грей без каких-либо комментариев огласил австрийский ультиматум, Черчилль заявил, что «может возникнуть война». Флот в полной боевой готовности находился в Портленде, поскольку в 1914 г. большие манёвры были заменены пробной мобилизацией. «Ни в одну минуту за последние три года мы не были так полностью готовы», — утверждал Черчилль. Но он, по словам Полетики, «претендовал на большее»:

«Одной мобилизации ему было мало. В разыгравшемся кризисе он считал своей главной задачей «добиться уверенности, что дипломатическая ситуация не опередит морскую и что Большой флот [28] Принятое в годы войны название британского Флота территориальных вод (Home Fleet). окажется в своей военной базе ещё до того, как Германия будет в состоянии узнать, вступим мы или не вступим в войну, и, следовательно, по мере возможности ещё до того, как мы решимся сами» (слова Черчилля. — В. М.). Фактически это значило, что, пока сэр Эдуард Грей будет внушать Германии надежду, что Англия сохранит нейтралитет, Черчилль постарается поставить уже мобилизованный английский флот в исходное стратегическое положение для нанесения удара. Все меры, принятые Черчиллем в эти дни, — концентрация боевых эскадр Средиземного моря [29] Например, гарнизон Гибралтара был мобилизован 30 июля. и китайских вод, патрульных и тральных флотилий, усиление охраны побережья, нефтехранилищ, военных складов и т. п., сосредоточение гидроавиации и перевод Большого флота из Портленда в военную базу на Оркнейских островах — преследовали именно эту цель. В переводе на сухопутные масштабы они были бы равносильны, например, всеобщей мобилизации и сосредоточению армий на границе». Петербург был оперативно проинформирован об этих действиях военным агентом в Лондоне.

Черчилль ставил себе в заслугу оперативное принятие мер без санкции палаты общин, которая, «едва выскочив из опасности, конечно, действовала бы дальше исходя из допущения, что участие Британии в войне на континенте было бы преступным безумием». Такой тактики он придерживался и позднее. Черчилль преувеличивал германскую военную мощь и преуменьшал английскую, требуя увеличения ассигнований на оборону, а с началом Второй мировой войны не уставал напоминать о своей правоте: дескать, я предупреждал. Задумывался ли он о том, что сам приближал новый конфликт, поддерживая непрерывное состояние «военной тревоги», чем разрушал остатки доверия в международных отношениях и побуждал Гитлера к ответному блефу и авантюрам?

В борьбе с собственным правительством британским «либералам-империалистам» опять помог Берлин. Утром 30 июля Грей получил оттуда депешу с заявлением Бетман-Гольвега: «Мы можем заверить английский кабинет, исходя из предпосылки, что его позиция будет нейтральной, что в случае победоносной войны мы сами не стремимся к территориальным обогащениям в Европе за счёт Франции. Мы можем далее заверить его, что нейтралитет и неприкосновенность Голландии будут соблюдаться нами до тех пор, пока они будут соблюдаться нашими противниками. Что касается Бельгии, мы не знаем, к каким контр-операциям нас могли бы вынудить действия Франции в возможной войне. Но при условии, что Бельгия не займёт враждебной нам позиции, мы также были бы готовы в этом случае дать заверение о том, что после окончания войны целость Бельгии не может быть затронута». Британскому послу Гошену канцлер разъяснил, что в отношении французских колоний он подобную гарантию дать не может.

В Лондоне ждали подобного демарша, но заявление Бетмана оказалось одной из тех ошибок, которые хуже преступления. Грей, как и следовало ожидать, ответил исполненной благородного негодования телеграммой на имя посла для передачи канцлеру — и для истории: «Предложение о том, чтобы мы взяли на себя обязательство нейтралитета на таких условиях, не может быть поддержано ни одной минуты. В то время, когда будут отбираться французские колонии и когда Францию будут бить, он просит нас дать обязательство остаться в стороне до тех пор, пока Германия не начнёт отбирать помимо колоний французскую территорию. С материальной точки зрения подобное предложение неприемлемо, так как Франция могла бы быть настолько разбита, что потеряла бы своё положение великой державы и могла бы попасть в подчинение германской политике без того, чтобы у неё была отнята какая-либо территория в Европе. Но независимо от этого заключать такой торг с Германией за счёт Франции было бы для нас позором, от которого доброе имя нашей страны не освободилось бы никогда». На следующий день Сазонов через Бьюкенена поблагодарил министра «за дружественный и твёрдый тон, усвоенный им в переговорах с Германией и Австрией, благодаря коему не утрачена ещё надежда на мирный выход из нынешнего положения». «Дружественным» тон, конечно, был по отношению к Антанте.